— Слушай, Левка, что это за зверинец? Как ты можешь в нем летать?

— Если Родина прикажет, комсомол ответит: есть! — выкрикнул Рабинович и засмеялся. Но Хабарову было не смешно.

— Нет, серьезно, что это такое?

И, сразу перестав смеяться, Рабинович сказал:

— Мы испытываем системы. Сначала возили пять блоков, и все шло нормально — было тепло. Теперь возим тридцать четыре блока, и стало как в душегубке. Когда строилась эта лаборатория, отбор тепла от электронной аппаратуры не запроектировали, потому что никто не знал, что на ней будет исследоваться. А теперь… теперь ни черта уже не сделаешь. Полумеры тут не помогут. Нужна другая машина. Кстати, она уже строится, а пока… Нельзя же остановить работу. Мучаемся, летаем голяком.

— Ну, я тебе скажу, Левка, — силен ты, если соглашаешься. Я бы все министерство вверх ногами поставил, но вентиляцию бы пробил…

— Витенька, барбос, или ты не понимаешь, что такое надо? Тут каждый час дорог. У них базы, Витя, им же до нас ближе, чем нам до них. Про крокодила знаешь: от кончика носа до кончика хвоста — пять метров, а от кончика хвоста до кончика носа — семь… Ну? Понимаешь, или тебе еще объяснить?

— Левчик, я слышал, что ты стал сильно ученым малым, а ты, оказывается, просто агитатор?

— Да. А что? Агитатор. Приходится. Обнявшись, они пошли вместе в диспетчерскую. Рабинович едва достигал до плеча Хабарова, и рядом они выглядели очень забавно.

Вспомнили старых друзей, поговорили о делах семейных, перекинулись анекдотами. Хабаров сказал:

— Ты Збарского знаешь?

— Александра Симоновича? Вопрос!

— Наверное, Александр Симонович перейдет скоро к вам.

— С чего бы?

— Да так внешние факторы сложились. Бывает. — Хабаров помолчал. — Обласкай его, Лерка. Он очень хороший мужик и летчик настоящий, но последнее время ему фантастически не везет. Полоса.

— Его бы к нам начлетом поставить, — сказал Рабинович и даже присвистнул от удовольствия. — А? Мысль?

— Это действительно толковая мысль.

— Надо будет провентилировать, надо будет поднажать на Игнатьева.

— Займешься? — спросил Хабаров.

— Попробую, но без гарантии.

Часа через полтора Рабинович дозаправился и улетел. Хабаров стоял на краю рулежной дорожки и провожал взглядом его неуклюжую, изуродованную надстройками машину. Хабаров думал: «И так каждый день, каждый день на этой вонючей гробилке. Часами. Каждый день…»

Наконец большой корабль Севса был готов. Машину вывели из ангара и поставили в конце рулежной полосы.

Как все машины Севса, и эта громадина казалась куда меньше, чем была на самом деле, особенно если смотреть на нее издалека. Истинные размеры самолета удавалось оценить, когда человек подходил к нему вплотную и вдруг обнаруживал: стандартный трап не достает до двери на добрых два метра. Обычный транспортный корабль, стоящий рядом, смотрится, как мальчишка перед взрослым дюжим дядькой.

Когда Хабаров приехал на стоянку, Болдин уже был на месте. Василий Акимович стоял около стойки шасси и, как загипнотизированный, не отрываясь, смотрел в одну точку — чуть повыше тележки и чуть пониже края стакана.

— Чего задумался, Акимыч? Два раза по одному месту не рвется, — сказал Хабаров и положил руку на плечо инженера. Болдин вздрогнул и резко обернулся.

— Вот, черт, напугал!

Хабаров поглядел на стакан. Усмехнулся.