Зарвавшаяся донельзя, Марья заслуживала наказания, и желание поставить нахалку на место было не только понятным, но и, несомненно, справедливым. Встав в позу и указав ему, как какой-то приблудной собачонке, на дверь, она совершила непростительную глупость, заставить сожалеть о которой было полностью в его силах. После визита Марьи на набережную, вернуть доверие Любы не представлялось возможным, но отомстить за такую подлость по полной программе помешать ему не мог никто.

Итак, запала у этой клуши хватит на день, самое большее — на два, это время можно будет переждать, затаившись у кого-нибудь на дому из ребят или при плохом раскладе в студенческой общаге. Конечно, местечко не из приятных, но пару дней перетерпеть будет можно. Осознав глубину своей вины, буквально завтра-послезавтра ей ничего не останется, как пойти на попятную. Но на сей раз его согласие вернуться обойдётся ей крайне недёшево: жить приживальщиком на птичьих правах он больше не намерен.

С его возвращением должно измениться всё, и в первую очередь Голубикина должна уяснить себе, что забываться он ей не позволит, независимо от того, прописан он в этой злополучной однушке или нет. И, чтобы желание унизить его, не ровен час, снова не пришло ей в голову, ей придётся смириться с мыслью о том, что к окончанию института, то есть буквально через четыре месяца, он будет иметь с ней абсолютно равные права на эту проклятую жилплощадь.

Вторым непременным требованием должен быть вопрос о деньгах. Распоряжаться семейным бюджетом отныне станет он. Все суммы, необходимые на ведение хозяйства: на продукты, прачечную, коммунальные платежи — ей выделяться будут, естественно, в разумных пределах. Но основная денежная масса будет находиться под его личным контролем, и совать свой нос в то, сколько он тратит и на что, ей абсолютно необязательно.

Сложив боязнь одиночества Марьи с её безграничной любовью к его персоне, Кирилл понял, что неприятная эпопея с перевоспитанием жены долго продлиться не сможет. Прикинув, что содержимое его кошелька позволяет ему провести эти несколько дней совершенно безбедно, успокоился окончательно. Высокомерно изломав бровь, он молча сложил в сумку вещи, необходимые на первое время, и, не удостоив Марью на прощание ни единым взглядом, громко хлопнул дверью.

Первые два дня, проведённые на положении холостяка, пролетели совсем недурно, единственное, что омрачало настроение Кирилла, — невозможность договориться с вахтёром студенческого общежития. Не желая нарушать циркуляра, вредная бабушка в клетчатом платке не соглашалась ни на какие посулы и обещания, разрешая ему находится в стенах студенческого рая ровно до одиннадцати вечера и ни единой минутой больше.

Проблема жилья пока, конечно, остро не стояла, но, к немалому удивлению Кирилла, особой радости от его просьбы не испытал ни один из его знакомых по институту. Отговариваясь под какими-то нелепыми и, честно говоря, притянутыми за уши предлогами, почти все они ссылались на внезапно возникшие обстоятельства, никак не позволяющие принять нежданно свалившегося на голову гостя.

Из всей этой массы псевдодрузей нашлось лишь двое порядочных людей, взявших себе за труд вникнуть во временные трудности Кирюши. Конечно, жить у них до бесконечности не представлялось возможным по причине того, что оба они были женаты. Их законные половины радости от присутствия постороннего человека в доме наверняка не испытывали, но такого самопожертвования от них и не требовалось. Всё, что было нужно Кириллу — протянуть дня три-четыре, потому что на большее выдержки Марьи хватить не могло никак.

Предполагая, что смириться с проигрышем и принять условия полной и окончательной капитуляции Марье будет нелегко, первые два дня Кряжин даже не волновался. Представляя её мучения, он самодовольно хмыкал. Внутренне прокручивая слова, которые будут обрушены им на склонённую голову вздорной девчонки, он с удовольствием репетировал назидательно-строгие, даже можно сказать, гневно-суровые интонации своей обвинительной речи.