К концу третьего дня, переходя с одной квартиры на другую, в душе Кирилла впервые шевельнулось беспокойство. Времени осознать свою вину у Марьи было вполне достаточно, но по какой-то непонятной причине до сих пор она не предприняла ни единой попытки разыскать его, хотя, честно говоря, это было несложно. Делать тайну из своего местопребывания в его планы отнюдь не входило. В любое другое время пережить неожиданное упрямство жены для Кирюши не составило бы никакой проблемы: сломается она днём раньше или днём позже — какая разница, если в конечном итоге выйдет всё равно так, как решит он? Но в конкретной ситуации сложность заключалась в том, что содержимое его кошелька не позволяло затягивать с решением вопроса надолго, и, когда к вечеру четвёртого дня ничего не изменилось, он заволновался всерьёз.

Просчитаться по сути он не мог, это было исключено полностью. Зная Марью как свои пять пальцев, он был уверен, что рано или поздно он согнёт её в бараний рог, но вариант «поздно» не устраивал его в силу ряда причин.

Во-первых, как это ни банально, деньги в кошельке подходили к концу и рассчитывать на то, что они каким-то непостижимым образом свалятся на него с неба, было лишено всякого здравого смысла. Во-вторых, к Международному женскому дню его приятеля Геннадия ожидал сюрприз в виде визита глубоко любимой тёщи, и, само собой подразумевалось, что к этому времени присутствие Кирилла в чужом доме будет завершено. И в-третьих, через три с небольшим месяца была назначена защита его дипломной работы, справиться с которой без Марьи нечего было и надеяться. Если первые два вопроса можно было как-то утрясти, заняв на время немного денег и переехав жить к кому-нибудь ещё, то диплом ждать не мог. Как это ни печально, делать эту работу, кроме Марьи, за Кирилла никто не собирался.

К концу пятого дня неясное беспокойство стало переходить во вполне осознанную тревогу, а к вечеру шестого перешло в настоящую панику. Позвякивая медяками, кошелёк в голос намекал на то, что жизнь дала трещину, и это было уже серьёзно. Бросая на загостившегося квартиранта косые взгляды, Генка с женой неоднозначно давали понять, что их терпение подошло к концу и бесплатная гостиница закрывается.

Свернувшись калачиком на детской кухонной тахте, Кирюша смотрел в темноту немигающим взглядом и слушал ритмичное тиканье секундной стрелки, неумолимо приближающее утро следующего дня. За стеной слышалось неясное перешёптывание хозяев; прислушиваться к которому не было никакого смысла: на что угодно, хоть на собственную голову, Кирилл мог поспорить, что речь шла о нём. До двенадцати часов завтрашнего дня он должен был освободить занимаемый угол, и надежд на то, что утром Марья придёт к нему с извинениями, практически не оставалось.

В том, что он просчитался, теперь не было ни малейших сомнений, но в чём конкретно заключалась его ошибка, Кириллу было неясно. В том, что Марья была готова бежать за ним сразу же после его ухода, он не сомневался ни на миг. Но шесть дней ожидания никак не вписывались в его стройную систему. Завтра в полдень он окажется на улице, без угла и без копейки денег. Представив себе ближайшую перспективу, Кряжин покрылся холодным потом и, натянув тонкое одеяло на ухо, зажмурился.

Тикая, часы роняли секунды в пустоту, и, судорожно перебирая возможные варианты, Кирюша усиленно искал для себя достойный выход.

Рассчитывать на сострадание Любы было без толку, считая себя обиженной стороной, она была твёрже кремня, и, зная её характер, надеяться на чудо было пустой тратой времени. Поискать очередного прибежища было в принципе возможно, но ютиться в чьём-то углу, ощущая на себе косые взгляды, очень не хотелось. Жить у чужих людей на положении бедного родственника имело бы смысл, если бы он был полностью уверен, что когда-никогда Марья сломается и, потеряв надежду переупрямить его, бросится ему в ноги.