Небольшой парусиновый мешочек с монетами, словно чудо, свалился в руки капрала Тимоти Моллоя.

— Это только половина, — сказал ему Син. — Другую половину получишь, когда мы будем на свободе. И не вздумай обмануть нас, солдат! — Син нахмурился. — Или однажды ночью на посту тебя прирежут. — В тусклом свете выражение его лица было действительно свирепым.

— Можете довериться мне, я не подведу.

Днем рыночная площадь дартмурской тюрьмы оживилась. Мелкие лавочники среди заключенных постоянно нуждались в пополнении своих запасов табака, курительных трубок, иголок, ниток, шил, сапог, котелков, кастрюль, ведер, масла, яиц, ткани, кофе, чая, пива, рома, мяса, рыбы, мыла и Бог знает еще чего. В этот необычный день торговля шла особенно бойко. Сквозь низко опустившийся туман, который постоянно висел над тюрьмой, когда не было дождя, показались клочки голубого неба, и площадь до отказа заполнилась торгующим людом. Кроме того, новость об обмене пленными привела сюда несколько десятков человек, среди которых были родственники и друзья французов, пришедшие поздравить их с освобождением.

У стен площади находились поручни, к которым торговцы, прибывшие из Тэйвистока, Уайдкомба и Морстонхемпстеда, привязали своих ослов. Ослы дополняли своими криками царящий на площади гам. Их неожиданные печальные крики словно подчеркивали безнадежность остающихся заключенных.

Торговцы размещались за длинными столами на козлах, установленными в два ряда по центру площади. Те же, кто побогаче, занимали самые выгодные позиции рядом с изгородью, отделявшей рыночную площадь от тюремного двора. Там они могли легко договариваться с французскими заключенными, передавая им контрабандное бренди и непристойные книжонки в обмен на их личные вещи. Обычно это преимущество покупалось у тюремной стражи, но некоторые захватывали свои позиции, как только открывался рынок. Узники, прижавшись к изгороди, ругали их за то, что те оттесняли женщин, иногда даже опрокидывая их и топча в своем необузданном желании захватить лучшие места.

В это утро заключенных, столпившихся у изгороди между тюрьмой и рыночной площадью, было больше, чем обычно. Арестанты выглядывали из окон тюремных бараков и толпились на крышах. Первая партия французов, человек пятьсот, прошла через обитые железом ворота и вытянулась вдоль дороги на Плимут. Бью и Син оба отвернулись от окон. Если и существует самое неприятное зрелище, заставляющее человека страдать, так это вид заключенных, выходящих на свободу, в то время как сам он остается за решеткой.

Но вот начали формировать уже третью партию, и тут появился капрал. Звук его тяжелых шагов глухо отдавался эхом в коридоре среди унылого молчания.

— Сегодня хороший вечер, — сказал он, заглядывая через маленькое зарешеченное окошечко, прорезанное в двери камеры. Быстро войдя, он опустил свой мушкет. — Вытяните свои ноги, сэр.

С бешено бьющимся сердцем Син повиновался.

Капрал Моллой быстро подобрал ключи, и кандалы упали.

— Теперь вы, сэр. — Моллой подошел к Бью, и красный мундир его униформы ярко сверкнул в луче солнечного света, падающего из окна.

Щелкнули ключи, и на кишащую насекомыми солому, как змеи, упали другие кандалы. Моллой сделал это так прозаично, как будто открыл дверь простого сарая. Было ясно, что Моллой не первый раз устраивал побег заключенным. Вероятно, это было для него очень прибыльное дело. Счастье, что он молчал, подумал Бью. Син дрожал, как жеребенок, почуявший медведя.

— Следуйте вперед, и ни звука, — сказал ирландец.