Изменить размер шрифта - +
Дай мне возможность нащупать мгновение между словами, подбирая и пробуя их на вкус. Между обыденной реальностью и реальностью чистой, незамутнённой, неискажённой смыслами, существует некое пространство. По нему и проходит граница. Вчера мы поженились, но бракосочетания не было. Наше бракосочетание происходит здесь, на перевале, и переход через него похож на оплодотворение яйца, в котором должен образоваться зародыш. Он — символ незамутнённой реальности. В своём сердце я чувствую что-то такое, что отличается по положению, строению и продолжительности от всего остального. Вот почему, Элизабет, всё наше бракосочетание и состоит в нашем кратковременном движении». В его сознании прозвучало: «За то короткое время, пока Христос был на кресте, он вместил в свою плоть всё страдание, которое только существовало, и в нём оно было незамутнённым».

Он оставался на месте, а холмы стали надвигаться на него, нарушая его одиночество и откровенность его размышлений. Его руки стали тяжёлыми и неподвижными, повиснув, как гири на толстых, привязанных к лопаткам, верёвках, которые с трудом удерживали их.

Элизабет заметила, что уголки его рта безнадёжно поникли, а яркий блеск, мерцавший в его глазах мгновением раньше, исчез. Она воскликнула:

— Джозеф, чего ты хочешь? Что ты меня просишь сделать?

Дважды он пытался ответить, но комок в горле мешал говорить. Прокашлявшись, он прочистил гортань.

— Я хочу идти через перевал, — сказал он хрипло.

— Я боюсь. Не знаю почему, но я ужасно боюсь.

Он очнулся от летаргии и одной тяжёлой, как гиря, трясущейся рукой, обнял её за талию.

— Нечего бояться, дорогая. Нечего. Мне надо было подольше остаться наедине с собой. Кажется, это обстоятельство кое-что значило для меня, а именно, что через перевал мы должны перейти вместе.

Она вздрогнула от его прикосновения и, стоя в мрачной синей тени перевала, казалась насмерть перепуганной.

— Я пойду, Джозеф, — прошептала она. — Я должна идти, но прежде я попрощаюсь с собой. Я постою здесь и, глядя на ту, новую, которая стоит на другой стороне перевала, подумаю о себе.

Внезапно она вспомнила, как разливала уэльский чай в лужёные металлические кружки трём маленьким девочкам, которые должны были напоминать друг другу: «Мы теперь — леди. А леди всегда держат руки вот так». Ещё она вспомнила, что хотела поймать сон своей куклы в косынку.

— Джозеф, — сказала она. — Трудно быть женщиной. Я боюсь. Всё, чем я была, всё, о чём думала, останется за перевалом. На той стороне я стану взрослой. Я думала, что это должно произойти постепенно. А всё происходит так быстро.

Она вспомнила, что её мать говорила: «Когда станешь большой, Элизабет, ты узнаешь боль, но не ту, о которой ты думаешь. Такую боль не вылечишь поцелуем».

— Сейчас я пойду, Джозеф, — тихо сказала она. — Я дурачилась. Ты должен будешь ожидать от меня ещё столько глупостей.

Тяжесть оставила Джозефа. Рукой обняв её за талию, он мягко, но настойчиво повлёк её вперёд. Она наклонила голову, но знала, что он пристально, с необычайной нежностью смотрит на неё. Медленно, в тёмно-синей тени, они миновали перевал. Джозеф мягко улыбнулся.

— Боль может быть острее, чем желание, Элизабет, как тогда, когда сосёшь мятную лепёшку, а она обжигает тебе язык. Так что горечь быть женщиной может быть и радостью.

Его голос оборвался, и шаги их ног по каменистой дороге гулким эхом покатились между утёсами, то сталкиваясь с ними, то отскакивая от них. Элизабет закрыла глаза, доверившись руке Джозефа, которая направляла её. Погрузив своё сознание во тьму, она попыталась отгородиться от всего окружающего, но по-прежнему слышала сердитый шум речной воды вокруг монолита и чувствовала исходящий от камней холод.

Быстрый переход