— Капитан, ты за Томаса обиделся? Так это когда и было? Или, за кобеля?

Я заскрипел зубами. Ну, неймется же вруну — говоруну! Захотелось взять старого конокрада за бестолковую голову, сунуть ее в воду и подержать там минутки три. Нет, все пять!

— Ну, виноват я, ездил в усадьбу, — начал цыган каяться. — Курдуле деньги отдал — два талера. Не вру, — испуганно попятился Зарко. — Шесть лошадей было, по талеру каждая, но продал в убыток, за четыре. А половина — это твоя доля. Если не отдал бы — век мне удачи не видеть. Сказал старухе, что ты мне их в долг давал. Удивилась, что возвращаю, но взяла. Ну, она и стала рассказывать, как ты по девкам блудливым шлялся, а невеста твоя молодая целыми днями плакала. Уходить хотел, меня старик этот остановил, кота подал. Вот и все. А как догадался, что вру?

Наверное, когда — нибудь я все — таки пришибу этого вруна. Но сейчас мне стало смешно, а глядя на разбитый лоб — чуточку стыдно.

— Как ты людям врать умудряешься, если врать не умеешь? Сам же в своем вранье запутался.

— Так все просто же! — радостно сообщил цыган. Утвердив шляпу на лоб, чтобы она закрывала ссадину, сказал. — Я людям вру, а они знают, что вру, но все равно верят. Любят гаджо, если ромалы им врут, доверчивые они. Ты один попался, на слово не веришь. Так как ты узнал, что я у Курдулы был?

— Ты мне про какого тут старичка плел? Домовой к тебе в кибитку пришел, в табор? Где это видано, чтобы брауни от своего дома далеко отходили?

— Так это брауни был? — состроил удивленную рожицу Зарко. — То — то я понял, что старичка этого слушаться надо. Ай да я! Не послушал бы брауни, мне бы удачи не было.

«Кар тебе в сумку, чтобы сухари не мялись!» — мысленно обругал я конокрада самым страшным цыганским ругательством, которое знал. Но вслух говорить не стал, потому что так до сих пор и не понял — почему пожелание пениса в сумке считается ругательством? И чего детородному органу в сумке делать? Вслух же сказал:

— В общем, чтобы завтра ноги твоей здесь не было!

— Не гони меня, баро Артакс, — сложив руки на груди, сказал Зарко. — Если сам дедушка домовой приказал — не могу я тебя бросить. Удачи не будет, как жить стану? У меня, помимо Папуши, две правнучки на выданье. Кто их замуж возьмет, коли баро удачи не будет? Хочешь, поклянусь, что больше врать не буду?

— Тьфу ты, — не выдержал я. Опять ведь врет! И он знает, что я знаю, что врет он о том, что больше не станет врать… Точно, утоплю я когда — нибудь этого вруна. Дожил до старости, а ведет себя как подросток.

У костра, между тем, хозяйничала Папуша. Мырлыча себе под нос какую — то заунывную песню, девчонка закатывала в золу глиняные шары. Увидев меня и Зарко, заулыбалась и что — то затрещала.

— Говори уж, чтобы баро Артакс понял, — обреченно махнул рукой цыган.

— Я деду говорю — старому гаджо мяса поесть нужно, — пояснила Папуша. — Он крови потерял много, обязательно надо мяса поесть.

Я понял, что за блюдо печется. Посмотрел на Томаса — старик опять спал — покачал головой. Если лекарка говорит — надо мяса поесть — пусть поест. Вот я, точно это мясо есть не стану!

Я принялся готовить себе кашу. Пока варил, глина стала как обожженный кирпич и Папуша начала разгребать золу и выкатывать шарики из костра, подталкивая их к деду.

— Проснись, старый, ужинать станем, — потряс Зарко раненого за здоровую руку.