|
Пронзительные ветры, постоянно свирепствовавшие над долиной, утихли. Над лугами витал аромат цветов, в лесах царили тишь и благодать. В парке, окружающем замок, стояла почти тропическая жара. Все вокруг навевало мечтательное настроение и покой. Дни были такие длинные и жаркие, что даже птицы, казалось, уснули и перестали петь, словно оцепенев на неподвижных листьях деревьев. Цветы распускались с неимоверной быстротой. Лепестки роз опадали от жары до наступления сумерек, несмотря на усилия многочисленной армии садовников, чуть ли не ежечасно поливающих их. Только ненавистные Флер орхидеи, распускающиеся прямо на глазах, становились все более массивными, принимая зловеще-порочный вид. Огромные лужайки и широкие газоны из бархатно-зеленых превратились в ярко-золотые. Слуги жаловались на нестерпимый зной и постоянно ворчали. Окна просторного замка все время держали открытыми; двери — тоже, поэтому по многочисленным бесконечным коридорам носились свирепые сквозняки.
Сен-Шевиот больше не ездил в Лондон, поскольку доктор Босс предупредил его, что ребенок может появиться на свет со дня на день. Так что до поры до времени он забросил свои постоянные клубы на Пиккадилли и очередную любовницу. Разморенный жарой, лениво зевая, он бродил вокруг замка, спал или крепко напивался. Жену он видел редко, но приставил к ней двух опытных повивальных бабок, рекомендованных доктором Боссом. И теперь Флер ни на секунду не оставалась одна, постоянно находясь под неусыпным вниманием этих двух женщин. Барон не желал, чтобы во время родов с его женой что-нибудь случилось. Несколько месяцев назад, когда Флер спросила его, не могла бы она пригласить побыть с ней ее старинную подругу Кэтрин Куинли, Сен-Шевиот согласился, считая, что визит Кэтрин улучшит настроение жены. Однако судьба не подарила Кэтрин этой маленькой радости, ибо за несколько дней до поездки к Флер она слегла с оспой. Теперь, когда роды неминуемо приближались, Флер оставалась совершенно одна и телом, и душой. Постоянное присутствие повивальных бабок и служанок нестерпимо мучило ее. Флер раздражала одна мысль о том, что Сен-Шевиот бродит где-то поблизости… и ожидает… готовый, как тигр, наброситься на нее, в случае если она сделает что-то неугодное ему… сделает что-то не на пользу ребенку. Его ребенку. И ни в коем случае не ее. Она больше не спускалась вниз, а все время оставалась наверху, в опочивальне или будуаре. И ей бы еще больше нравилось находиться в этой сказочной опочивальне, не знай она, что сразу после рождения ребенка Сен-Шевиот намеревается уничтожить творение Певерила. — Я бы сказала, что у нее не все дома, — как-то вечером проворчала миссис Динглефут, когда слуги ужинали, перебравшись по причине жары из кухни на воздух. — Наверное, и ребенок родится полоумным. Моя бывшая хозяйка перевернулась бы в могиле от такого известия. Несмотря на то, что Певерил всегда старался покончить с ужином как можно быстрее, чтобы вернуться в свою уединенную башню и продолжать работу над картиной, он, как обычно, прислушался к разговору. И, услышав эти слова, с возмущением запротестовал, что случалось с ним крайне редко. Глядя в упор на грозную домоправительницу своими честными глазами, он заметил: — Любой, кто когда-нибудь разговаривал с ее светлостью, не может назвать ее ненормальной! Да, она довольно замкнута, но весьма умна и обладает многими талантами. Миссис Д. обмахнулась веером, стерла тыльной стороной ладони пот со лба — во время жары она была особенно омерзительной — и, пристально посмотрев на художника, сказала: — О! Да вы только послушайте нашего юного гения! Он всегда был защитником миледи. Одетта, по-прежнему питающая тайную страсть к красивому юноше, придвинулась к нему и толкнула его локтем. — Вы зря тратите время, мистер Певерил. О-ля-ля! Если мсье барон узнает о вашем, таком любовном отношении к ее светлости, он просто пристрелит вас. |
