| Но едва я вышел в Портланд-Стрит, где жил рядом с большим магазином суконных товаров, как позади меня раздался сильный толчок и дребезжание, и меня что-то со всего размаха ударило в спину; я обернулся и увидел человека с полной корзиной сифонов сельтерской воды, в изумлении взирающего на свою ношу. Хотя мне было и очень больно, но он показался мне таким невозможно смешным в своем удивлении, что я громко захохотал. «В корзине-то чорт», — сказал я и выдернул ее у него из рук. Он выпустил ее беспрекословно, и я повесил всю эту тяжесть высоко в воздухе. Но тут какой-то дурак-извозчик, стоявший у дверей трактира, бросился вслед за корзиной, и его протянутые пальцы с весьма неприятною силой ударили меня прямо в ухо. Я выпустил корзину, с треском полетевшую на извозчика, и тут, среди криков и топота, среди выбегавших из лавок людей и останавливающихся экипажей, поднял, что я наделал и, проклиная свою глупость, попятился к окну магазина и начал бочком выбираться из суматохи. Еще минута, — и толпа окружила бы меня и накрыла. Я столкнул с дороги мальчишку из мясной лавки, к счастию, не обернувшегося и не видавшего пустоты, которая почти сшибла его с ног, и юркнул за извозчичью пролетку. Не знаю, чем окончилась эта история. Я перебежал улицу, к моему благополучию, довольно пустынную, и, почти не замечая дороги в охватившем меня теперь страхе, пустился прямо в запруженный в этот час народом Оксфорд-Стрит. Я попытался попасть в поток народа, но толпа была слишком густа и мне сейчас же все стали наступать на ноги. Я пошел по мостовой, неровности которой больно резали мне ноги, и дышло тащившегося мимо кабриолета угодило мне прямо в лопатку, напомним, что я уже и прежде получил сальный ушиб. Я убрался кое-как с дорога кабриолета, конвульсивным движением увернулся от наезжавшей на меня ручной тележки и очутился позади пролетки. Меня спасла счастливая мысль: я пошел следом за пролеткой, медленно подвигавшейся по улице, пошел и испуганный и удивленный оборотом своих приключений, дрожа от страха и трясясь от холода. Был ясный январский день, на мне не было ни единой нитки, а грязь на мостовой почти замерзла. Как это ни кажется мне теперь глупо, но я совсем упустил из виду, что, прозрачный или непрозрачный, буду все-таки подвержен действию погоды и всем его последствиям. Вдруг меня озарила блестящая мысль. Я забежал с боку и вскочил в кэб. Весь дрожащий, испуганный, с симптомами начинавшегося насморка и все более и более привлекавшими мое внимание синяками на спине, я медленно проехал по Оксфорд-Стриту и мимо Тотенгэм-Корт-Рода. Теперешнее мое настроение ничуть не походило на то, в котором десять минут назад я вышел из дома. Так вот оно что значит, невидимость-то! Единственной моей мыслью теперь было выпутаться из беды, в которую я попал. Мы проплелись мимо Мьюди, и там какая-то рослая женщина с пятью или шестью книгами в желтых обложках позвала моего извозчика, и я выскочил как раз во время, чтобы удрать от нее, едва не попав при этом под железнодорожный вагон. Я побежал по дороге в Блумсбэри-Сквер, намереваясь повернуть за музеем к северу, чтобы добраться до менее многолюдного квартала. Мне было теперь страшно холодно, и странность моего положения так действовала на мои нервы, что на бегу я все время всхлипывал. На западном углу сквэра, из конторы Фармацевтического общества выбежала маленькая беленькая собачка и прямо направилась ко мне, уткнувшись носом в землю. Я никогда прежде не представлял себе ясно, что нос для собаки — все равно что глаз для зрячего человека. Запах прохожего воспринимается собаками точно так же, как его внешний вид людьми. Эта белая собака начала бросаться и лаять, показывая, на мой взгляд слишком ясно, что она знает о моем присутствии. Я перебежал на ту сторону Россель-Стрита, все время оглядываясь через плечо, и очутился на Монтес-Стрите, сам не понимая хорошенько — куда я бегу. Вдруг загремела музыка, и из Россель-Сквэра повалила толпа народа, предшествуемая красными куртками и знаменами «Армии Спасения». |
