| План этот казался удовлетворительным. Я мечтал раздобыться платьем, которое бы превратило меня в укутанную, но все же приличную фигуру, достать денег, выручить свои книги, нанять где-нибудь квартиру и тогда уже приступить к планам полного применения тех преимуществ, которые, как я воображал, невидимость давала мне над моими ближними. Время запирать магазин наступило очень скоро. Не прошло и часу с тех пор, как я занял свою позицию на тюфяках, как я заметил, что шторы на окнах спускаются и покупателей выпроваживают вон. Поток целая куча очень проворных молодых людей начала с большим рвением прибирать оставшиеся разбросанными товары. Когда толпа поредела, я покинул свое логовище и осторожно прокрался в менее отдаленные части магазина, удивляясь быстроте, с которой все эти юноши и девицы смахивали товары, выставленные днем на показ. Все картонки, развешанные материи, фестоны из кружев, коробки сигар в колониальном отделении, вывешенные и выставленные для продажи предметы, — все это снималось, свертывалось, засовывалось в маленькие ящички, и то, что уже нельзя было ни снять, ни спрятать, покрывалось чехлами из какой-то грубой материи. Наконец все стулья были взгромождены на прилавки, и остались голые полы. Окончив свое дело, каждый из молодых людей спешил к дверям с выражением такого одушевления, какого я никогда прежде не видывал на лице приказчика. Затем появилась целая стая мальчишек с ведрами, щетками и опилками, которыми они и засыпали пол. Мне пришлось увертываться от них очень искусно, но все-таки опилки попали мне в ногу и разбередили ее. Бродя по завешанным и темным отделениям, я долго еще слышал звук работающих щеток, и только через час или больше после закрытия магазина стали щелкать в дверях замки. Воцарилось глубокое молчание, и я очутился один в огромном лабиринте лавок, галлерей и магазинов. Было очень тихо, — помню, как в одном месте, проходя мимо одного из выходов на Тотенгам-Род, я прислушивался к топанью каблуков проходивших мимо пешеходов. Первым долгом я посетил то отделение, где видел раньше чулки и перчатки. Было темно, и мне чертовски трудно было найти спички, оказавшиеся в маленький конторке для мелочи. Потом надо было добыть свечу. Мне пришлось стаскивать чехлы и обшаривать множество коробок и ящиков; свечи нашлись, наконец, в ящике, на ярлыке которого стояло: «Шерстяные панталоны и шерстяные фуфайки». Я добыл себе башмаки, толстый шарф, пошел в отделение платья, достал широкую куртку, панталоны, пальто и мягкую шляпу, — в роде священнической, с широкими отвернутыми книзу полями, — и начал снова чувствовать себя человеком. Следующая моя мысль была о пище. Наверху я нашел буфет, а в нем холодное мясо и оставшийся в кофейнике кофе, который тут же я и разогрел посредством зажженного мною газа. Вообще, устроился недурно. Потом, бродя по магазину в поисках за постелью (мне пришлось довольствоваться в конце концов кучей стеганых пуховых одеял) я напал на колониальное отделение со множеством шоколаду и фруктов в сахаре, которых я чуть не объелся, и несколькими бутылками бургонского. Рядом было игрушечное отделение, подавшее мне блестящую мысль; там я нашел картонные носы, — игрушечные носы, знаете, — и мне пришли в голову темные очки. Но у «Омниума» нет оптического отделения. Нос мой представлялся до сих пор вопросом крайне затруднительным, и я подумывал уже о краске; но сделанное мною открытие навело меня на мысль о шарике, маске или чем-нибудь в этом роде. Наконец, я заснул на куче пуховых одеял, где было тепло и уютно. Еще ни разу, со времени моего превращения, не было у меня таких приятных мыслей, как теперь, перед сном. Я был в состоянии физической безмятежности, отражавшейся на моем настроении. Утром, думалось мне, можно будет незаметно выбраться из магазина в моем теперешнем наряде, обернув лицо добытым мною тут же белым шарфом, купить на украденные деньги очки и довершить, таким образом, свой маскарадный костюм. Потом мне стали в беспорядке чудиться все случившиеся за последние дни фантастические происшествия. |
