— Давайте-ка лучше внесем багаж.

— Сейчас же надо прижечь, — сказал мистер Гокстер, — особенно, если воспалилось.

— Я бы ее застрелила, вот что! — сказала женщина в толпе.

Вдруг собака опять зарычала.

— Пошевеливайтесь! — крикнул сердитый голос из двери, и на пороге появилась закутанная фигура незнакомца с поднятым воротником и опущенными вниз полями шляпы. — Чем скорее вы внесете вещи, тем лучше.

По словам очевидца, панталоны и перчатки на незнакомце были другие.

— Вы поранены, сэр? — спросил Фиренсайд. Я очень жалею, что собака…

— Пустяки, — отвечал незнакомец, — даже не оцарапан. Поспешите с вещами.

Далее, по уверению мистресс Галль, следовало произнесенное про себя ругательство.

Как только первая корзина, по приказанию незнакомца была внесена в приемную, он бросился на нее с большим азартом и начал ее распаковывать, разбрасывая кругом солому, с полным пренебрежением к коврам мистресс Галль. Из соломы появлялись бутылки: маленькие, пузатые пузыречки с порошками, тонкие и длинные стклянки с цветными и белыми жидкостями, узкие бутылочки с надписями: «яд», круглые бутылки с длинными горлышками, большие бутыли из белого стекла, бутылки со стеклянными пробками, бутылки с сигнатурками, с притертыми пробками, с кранами, с деревянными шляпками, из-под вина, из-под прованского масла, — в все эти бутылки он расставлял рядами на шифоньерке, на камине, на столе, под окном, на полу, на книжных полках, — всюду. Во всей Брамбльгорстской аптеке не набралось бы и половины всего этого… Зрелище было внушительное. Один за другим, распаковывались коробы, нагруженные бутылками, пока, наконец, не опустел шестой, и не выросла на столе целая груда соломы; кроме бутылок и пузырьков, в коробах было несколько пробирных трубок и тщательно упакованные весы.

Как только все это было разложено, незнакомец сейчас же подошел к окну и принялся за работу, нисколько не заботясь о разбросанной всюду соломе, потухшем камине, оставшемся на дворе ящике с книгами, чемоданах и прочем багаже, отправленном наверх.

Когда мистрисс Галль принесла ему обедать, он был уже так погружен в занятия, что сначала и не заметил ее. Она смела солому и с некоторым ожесточением, которое объяснялось состоянием пола, поставила на стол поднос с посудой. Тут только незнакомец слегка повернул к ней голову и тотчас опять отвернулся, но она успела заметить, что очков на нем не было, — они лежали на столе рядом и ей показалось, что глазные впадины у него удивительно какие глубокие. Он тотчас надел очки и повернулся к ней лицом.

Мистресс Галль только что хотела пожаловаться на заваленный соломой пол, но незнакомец предупредил ее.

— Прошу вас не входить не постучавшись, — сказал он тоном неестественного раздражения, по видимому, особенно ему свойственного.

— Я стучалась… да должно быть…

— Может быть, вы и стучались, но в моих исследованиях, в моих чрезвычайно важных и необходимых исследованиях, малейший перерыв, скрип двери… Я должен просить вас…

— Конечно, сэр. Вы ведь можете запирать двери, если вам угодно. Во всякое время.

— Это мысль хорошая.

— А солома-то, сэр. Если осмелюсь заметить…

— Не зачем. Если солома вам мешает, поставьте ее в счет.

И он пробормотал про себя что-то очень похожее на ругательство.

Стоя против мистресс Галль с вызывающим и сдержанно разъяренным видом, с пузырьком в одной руке и пробирной трубкой в другой, незнакомец производил такое странное впечатление, что мистресс Галль просто испугалась. Но это была женщина решительная.