Он, например, заметил, что у нее есть привычка заправлять за ухо выбившуюся прядь волос. А поскольку она иногда наблюдает за ним вечером, он знал, что когда она распускает свои густые светлые волосы, они доходят до середины ее спины.

Он знал, что пеньюар у нее голубого цвета, но, к сожалению, довольно бесформенный.

У нее не было таланта оставаться спокойной, хотя ей, вероятно, казалось, что она стоит тихо и не шевелится. Она не суетилась и всегда держалась прямо. Но что-то всегда ее выдавало — легкий трепет кончиков пальцев или небольшое движение плечами при вздохе.

Не заметить все это Гарри не мог.

Но что интересного в том, чтобы наблюдать за человеком, который сидит, сгорбившись, у письменного стола? Ведь больше он ничем не занимается всю неделю.

Может быть, ему следует немного оживить этот спектакль? Да, это будет как раз то, что нужно. Ей наверняка все это тоже уже смертельно надоело.

Он может, например, вскочить на письменный стол и громко запеть.

Или откусить кусочек чего-либо и сделать вид, что он поперхнулся. Что она тогда будет делать?

Да, это будет интересной нравственной дилеммой. Он на минуту отложил перо, вспоминая о светских леди, с которыми ему пришлось по той или иной причине встречаться. Он не был слишком циничным; он был убежден, что по крайней мере некоторые из них сделали бы попытку спасти его. Хотя он сомневался, чтобы какая-нибудь из них обладала необходимыми атлетическими способностями и могла перемахнуть через две каменные ограды и вовремя подоспеть.

Будет лучше, если он будет тщательно пережевывать то, что ест.

Гарри глубоко вдохнул и попытался снова сосредоточиться на работе. Его взгляд был устремлен на лежавший перед ним документ все то время, пока он думал о девушке в окне, но он не прочитал ни слова. За эти пять дней он ничего не сделал. Возможно, надо было бы задвинуть шторы, но это было бы слишком демонстративно. Особенно сейчас, когда ярко светит солнце.

Он смотрел на текст, но не мог сосредоточиться. Она все еще стояла у окна, все еще смотрела на него в упор, воображая, что ее не видно за занавеской.

Почему, черт возьми, она за ним наблюдает?

Гарри это не нравилось. Она, конечно, не могла видеть, над чем он работает, а если и видит, то вряд ли знакома с кириллицей. Все же документы на его письменном столе имели конфиденциальный характер, иногда связанный с национальной безопасностью. Если кто-то за ним шпионит…

Он покачал головой. Если бы кто-то шпионил за ним, то это вряд ли была бы дочь графа Радленда.

И вдруг — о, чудо — она исчезла. Сначала повернулась, слегка вскинув подбородок, а потом отошла от окна. Наверное, кто-то ее позвал. Какое ему до этого дело? Он был рад, что она ушла. Ему надо возвращаться к работе.

Он успел прочесть всего полстраницы, как его окликнули:

— Доброе утро, Гарри!

Это был Себастьян, и он явно был в веселом расположении духа.

Гарри не поднял головы.

— Уже день.

— Но не в том случае, если человек встал в одиннадцать часов.

Гарри подавил вздох.

— Ты не постучал.

— Я никогда не стучу. — Себастьян плюхнулся на стул, и при этом его волосы упали ему на глаза.

— Что ты делаешь?

— Работаю.

— Ты работаешь слишком много.

— Не каждый из нас наследник графа, — заметил Гарри, пытаясь закончить чтение хотя бы еще одного предложения, прежде чем Себастьян окончательно потребует его внимания.

— Может быть, — пробормотал Себастьян. — А может, и нет.

Это было правдой. Себастьян всегда был вторым по линии наследования; у его дяди графа Ньюбери был только один сын — Джеффри. Однако графа (который все еще считал Себастьяна никчемным прожигателем жизни, несмотря на десять лет службы на благо Империи ее величества) это мало беспокоило.