Отец и сын снова и снова сжимали друг друга в объятиях и не замечали никого и ничего вокруг. Эта сцена была способна растрогать даже мертвого, и в другое время она целиком привлекла бы всеобщее внимание, но сейчас каждый из присутствующих был слишком занят собой.

Как только пламя разгорелось достаточно ярко, чтобы можно было различить лица стоявших возле засеки людей, Эмиль Шварц поспешил к своему брату, чтобы, наконец, обнять его. Он несколько раз прижал Йозефа к своей груди и крепко расцеловал его, затем немного отстранил брата от себя, чтобы получше вглядеться в любимое лицо, и в ужасе воскликнул:

— Ради Бога, Йозеф, что с тобой? Почему у тебя такой вид?

— А какой у меня вид? Обычный, такой же, как и всегда, — недоуменно ответил Йозеф, которому нежности брата до сих пор не позволяли и рта раскрыть.

— Нет, совсем не как всегда! У тебя все лицо покрыто какими-то страшными язвами! Должно быть, этот Абдулмоут и его люди мучили тебя, и я…

— Ах, вот ты о чем! — со смехом перебил его Йозеф. — Вы только посмотрите на этого человека! Он, точно трубочист, с ног до головы мажется сажей, потом обнимает и целует меня, так что на мне живого места не остается, а после всего этого еще удивляется, отчего это по его брату пошли черные пятна! Да ты, парень, совсем голову потерял!

— Да, пожалуй, — согласился Эмиль, — я от радости, что снова вижу тебя живым и невредимым, напрочь позабыл, что мы вымазаны сажей. Но вон стоит наш Пфотенхауер! Неужели я выгляжу так же ужасно, как он?

В этот момент сквозь толпу солдат протиснулся Отец Одиннадцати Волосинок и восторженно закричал:

— Смотрите на лицо, мое! Разве я не быть негр, черный и неподдельный?

При взгляде на малыша оба Шварца и Пфотенхауер разразились поистине гомерическим хохотом, который стал еще громче, когда к ним подошел Отец Смеха и гордо сказал, растягивая свое черное лицо в зверской улыбке:

— И я был там, Хаджи Али, я тоже ловил Абдулмоута!

— Так значит, вот кто устроил всю эту суматоху! Но мне казалось, я видел троих человек. Где же, в таком случае, третий смутьян?

— Вон он стоит, — сказал Хаджи, показывая на Сына Тайны. Как раз в эту минуту Сеяд Ифьял, который все еще держал юношу за плечи, отшатнулся от него и, испустив крик разочарования, воскликнул:

— Асвад, мой друг, сказал мне, что среди его друзей я найду своего сына. Ты выдавал себя за него, и я поверил тебе, потому что больше всего на свете хотел в это верить. До сих пор костер горел недостаточно ярко, и я не мог разглядеть твое лицо, но теперь я вижу, что мы оба ошиблись. Ты негр, а в жилах моего сына течет чистейшая арабская кровь. Цвет его кожи должен быть даже светлее, чем у меня!

— Так оно и есть, — пояснил Шварц, — мальчик просто натерся сажей, чтобы под видом негра пробраться в лагерь Абуль-моута и спасти тебя.

— Что? — переспросил пораженный эмир. — Ты действительно сделал это? Ради своего отца ты решился подвергнуть себя такой страшной опасности? О, теперь у меня нет сомнений: конечно, ты — мой сын! Аллах позволил тебе унаследовать храбрость твоего отца! Дай мне еще раз прижать тебя к моему сердцу!

Он хотел было снова обнять своего сына, но внезапно оттолкнул его и прыгнул в сторону с криком:

— А, ты хотел убежать от нас, ты, Сын Ада, которому мы обязаны всеми нашими страданиями? Нет уж, оставайся с нами, чтобы я мог растоптать тебя, как ядовитую гадюку!

Оказалось, что, пока все присутствующие с интересом наблюдали за разыгрывавшейся перед их глазами развязкой многолетней драмы, одно из ее главных действующих лиц, а именно Абдулмоут, пришел в себя.