Он ловко повернулся, оттолкнувшись ногой, потом глянул на нее через плечо и хмыкнул:

— Да уж, конечно, не у нас. Не здесь. Это мой дядя Латвию рисовал. По памяти. У него много картин по памяти сделано.

— Хорошая память, — уважительно отозвалась Лилька. Ей всегда полдня приходилось заучивать стихи. Дедушка говорил, что совсем не обязательно знать их наизусть, главное — любить.

Осторожно опустив крышку инструмента, Саша опять повернулся к ней:

— Так тебе чем помочь надо?

Лильку даже затошнило от стыда: "Он вперед меня вспомнил! Что ж у меня — дырка в голове, что ли?!" И следом удивилась: "А почему это я ему так верю? Вот ведь расскажу сейчас все…"

— Саш, — неуверенно начала она, пристально вглядываясь в темные глаза, в которых ей так не хотелось обнаружить что-нибудь похожее на равнодушие, — вот ты ведь музыкант…

И заметив, как он протестующе дернулся, поспешно добавила:

— Ну, будущий! Какая разница? Ты, может, слышал? Где у нас в городе есть орган?

Он вздрогнул и отвел взгляд. Потом встал и начал складывать растрепанные ноты, слишком тщательно подравнивая края.

— В филармонии есть, — наконец ответил Саша, по-прежнему не глядя на нее. — А почему это ты про орган спрашиваешь?

С досадой охнув, Лилька в сердцах стукнула себя кулаком по бедру:

— Ну, точно! Я же знала. Только… Нет, это, наверное, не тот орган. О нем же всем известно.

— А тебе какой нужен? — У него насмешливо заблестели глаза. — На сто семнадцать регистров?

Не совсем поняв, о чем идет речь, Лилька уклончиво ответила:

— Не знаю.

Не скажешь ведь так напрямик: "Волшебный"! Может, если на сто семнадцать регистров, так это и есть волшебный? Еще бы знать, что такое регистры… Она с надеждой спросила:

— А другой есть?

— Здесь? Не слышал. А тебе зачем?

— Надо.

И решившись пока ограничиться возможной полуправдой, пояснила:

— К моему дедушке ночью заявились какие-то… Трое. Хотя, может, их и больше было, я же в другой комнате была. Наверняка бандиты! Они хотели из него вытрясти, где находится какой-то орган. Уж филармонию они и сами нашли бы, точно?

— Вытрясти? — Сашка выпрямился. — Хочешь сказать, что они его били?

Лильке захотелось немедленно сломать что-нибудь, ну хоть вот эту фигурку Будды, а может, и не Будды, но кинуть ее в стенку, что есть сил. Может, тогда эти проклятые слезы напугались бы и отступили…

Слегка отвернувшись от Сашки, она произнесла металлическим голосом, каким разговаривала с учителями, которые по незнанию или со злости требовали, чтобы в школу пришла ее мама:

— Я не знаю. Я убежала. В окно выпрыгнула… Они хотели мою комнату проверить.

— Померь мои кроссовки, — неожиданно предложил Сашка. — Вон те, белые. Они мне малые уже, тебе должны быть как раз. Только иди ноги помой во дворе… Полотенце я дам.

"Чистюля!" — она обозвала его только мысленно и совсем не сердито, потому что почувствовала, как полегчало от его слов. Непонятно почему…

Сашка вышел за ней следом с желтым полотенцем на плече и сурово схватил за локоть, чтобы Лилька не поскользнулась на промокшей насквозь, скользкой деревяшке. И отвернулся, чтобы не смущать ее, пока она возится со своими ногами, хотя Лилька нисколько и не смущалась.

Когда девочка наконец обулась, предварительно натянув его носки с вышитыми по бокам теннисными ракетками, Саша, глядя только на кроссовки, сказал:

— Ну вот.