Охранник с удовлетворением спрятал журнал в стол…

   Кабинет президента компании отличался от других комнат офиса спартанской простотой. Здесь не было ни длинноворсовых ковров, ни полированных шкафов и сервантов, ни картин в позолоченных рамах. Обычный письменный стол, приставленный к нему длинный стол для заседаний, на котором расставлены простые стеклянные пепельницы, разложены блокноты с логотипом компании.

   За председательским столом сидит Кирсанова. Строгая и серьезная. Как судья, читающая обвинительное заключение. Слева от нее — сын. Растерянный и бледный. Он с недоумением смотрит на мать, с жалостью — на Хомченко.

   Борис Антонович прогуливается по кабинету с видом повелителя, вынужденного общаться с обнаглевшими нищими посетителями. Там поправит блокнот, здесь — портьеру. Короче говоря, босс, хозяин!

   — Какие претензии? — равнодушно спросил он. Будто осведомлялся о ценах на рынке или о погоде.

   Ольга Сергеевна не возмутилась — осталась такой же строгой.

   — Или вы меня держите за сумасшедшую вдовствующую императрицу, за спиной которой можно вытворять все, что заблагорассудится? Видите ли, претензии понадобились. Нет — обвинения!

   Хомченко наклонился над столом, пытливо посмотрел в лицо невозмутимой женщины. Что это — примитивный шантаж или она держит в кармане какие-то компрометирующие его сведения? Последнего не должно быть, подпольная его жизнь надежно защищена. Значит, все же шантаж.

   Изгнания из компании или наказания он не боялся. Большинство акционеров поддержит, не даст в обиду. За время своей деятельности заместителем по поставкам, а после смерти Белугина еще и управляющим головным супермаркетом, он съумел обзавестись полезными знакомствами в прокуратуре и в верхних эшелонах власти.

   Вместо Бориса Антоновича ответил Иван. Не потому, что он безоглядно доверял униженному помощнику — поразила жестокость матери.

   — Мам, ну что ты так? Борис Антонович работал с папой и тот верил ему…

   — К сожалению, верил… А почему тогда господин Хомченко не удосужился даже президента поставить в известность о предложении Лаврикова-младшего продать компании свой пакет акций? Разве это ни странно, по меньшей мере?

   Борис Антонович с трудом удержал вздох облегчения. Если это единственное его прегрешение, то можно не тревожиться. Оправдываться слишком унизительно, он не опустится до оправданий, а вот объяснение заранее обдуманно и подготовлено. Глупая баба, возомнившая из себя президента «Империи», поверит.

   — Я руководствовался устными указаниями Ивана Владимировича.

   Мальчишка выпрямился, гордо поглядел на мать. Дескать, вот я какой умный и уважаемый человек, со мной советуются, мои рекомендации принимают и выполняют.

   Ольга Сергеевна вздохнула. Когда же он, наконец, повзрослеет, перестанет доверять явным проходимцам?

   — Устные указания Ивана Владимировича — это, конечно, круто. Очень круто! Но с меня-то, мало уважаемый оппонент, обязанности опекуна покуда никто не снимал. Или у вас готово соответствующее судебное решение? Или на руках вердикт психиатров о моей невменяемости? Тогда документы — на стол!

   Хомченко промолчал. Крыть нечем, все козыри пока на руках бабы. Пока! Надежда на Ивана не подтвердилась. Пацан блеет голодным барашком, пытается что-то доказать, но не получается.

   — Мама, почему ради твоего жениха мы должны рисковать делом?

   Вопрос не в бровь, а в глаз, ободрился Борис Антонович.