В другой реальности, в дымящемся городе, где на крыше стоит окровавленная женщина, а рядом, в парке, гигант, что-то протискивается в дырочку, пробитую в куполе: длинный, черный, блестящий коготь. Он расширяет, расширяет отверстие, потом резким ударом продолжает разрыв вниз, чуть не раскалывая купол надвое.

Мать Моны выпрямляется в кресле.

– Что ты натворила, девочка?

– Я его выпустила, – отвечает Мона.

– Кого?

Мона молчит. Что-то меняется в атмосфере домика. Как будто в нем появилась новая комната, смежная с этой уютной гостиной: тесная, пыльная комната – она невидима, но ощущается – коридор или камера совсем рядом, обернись, и вот она.

А потом Мона видит его.

Он стоит в дверях, глядя на женщин. Неподвижная фигура, одетая в грязно-голубой кроличий костюм, в нелепой деревянной маске.

Мать Моны перехватывает ее взгляд и оборачивается посмотреть. Увидев странного гостя, она как будто сдувается. Она поднимается на дрожащие ноги.

– О, – поникшим голосом произносит она. И судорожно ловит ртом воздух. – Это ты.

Мужчина не движется с места. Мона улавливает, что, какое бы родство ни связывало ее с матерью, куда больше – и в количестве, и в мучительной сложности – стоит между ее матерью и этим пришельцем.

– Ты… совсем меня перерос, мальчик мой, – шепчет мать Моны. Разглядев его, она медленно оборачивается к Моне. – Пожалуйста, не надо.

Мона молчит.

– Пожалуйста… пожалуйста, не давай ему меня обижать.

– Не мне решать, как ему поступать, – отвечает Мона.

– Я ничего плохого не сделала. Не сделала.

Мгновенное движение. И мужчина в грязном кроличьем костюме стоит теперь за спиной у матери Моны.

– Пожалуйста, не надо, – упрашивает ее мать. – Пожалуйста. Я хотела, чтобы все было правильно. Чтобы было как следует…

Но человек в кроличьем костюме протягивает руку…

В Винке из разломленного купола появляется что-то длинное, костистое. Узреть его по-настоящему невозможно: оно превосходит величиной колосса в парке, но на виду лишь часть его, вроде как кто-то высунул в окошко голову и одну руку…

И хотя никто в Винке, даже нездешние, не понимают, что видят, им кажется длинный узкий череп, и два остроконечных обтрепанных уха, и костистая, когтистая рука, протянувшаяся к коленкам гиганта, чтобы рвануть их…

Слезы падают на ковер гостиной с тихим «пат-пат».

Мать Моны сжимает кулак, подносит его к губам.

Человек в кроличьем костюме касается ее плеча.

Коготь достигает цели.

Гигант опрокидывается на спину, испускает отчаянный стон…

Мать Моны, красавица в идеальном наряде, заваливается назад. Ее красное платье трепещет, как флажок на ветру…

Гигант так огромен, что падение длится почти двадцать секунд.

В падении он затемняет парк, разбивает здание суда, едва минует купол, его широкая спина валится на темный лакированный осколок ствола в северном конце парка…

Острая щепа, войдя в спину, торчит из груди, из того места, где могло бы быть сердце.

Мать Моны задыхается.

– О… – она хватается за сердце.

Сквозь платье просачивается яркое пятно крови.

– О нет, – шепчет она. – Не так. Только не это.

Мона с дикарем стоят над ней, смотрят. Она поднимает к ним полные слез глаза, но уже никого не видит.

– Я… просто хотела, чтобы все было как следует, – шепчет она. – Так, как мне хотелось… что же здесь… плохого?

Она тихо стонет.