– Как долго это продлится?

Хейзел опустила взгляд на свои серые ботинки.

– Пока они не вернутся домой.

Апрель перетек в май, а май стремительно превратился в июнь. Однажды Хейзел решила посчитать, сколько капусты нарезала за это время, и поняла, что ее общий вес приближается к восьми тоннам. Ее руки стали похожи на руки ее матери – красные, огрубевшие и потрескавшиеся.

Однажды вечером, когда раздача супа закончилась, все заключенные разошлись по углам со своими мисками супа, Колетт пошла в ванную, чтобы переодеться, пока Хейзел сливала остатки супа из больших чанов в одну маленькую кастрюлю.

– Можно еще супа? – послышался голос с сильным немецким акцентом.

Хейзел подняла глаза и увидела немецкого заключенного, стоящего в дверях кухни, с миской в руках. Она посмотрела в сторону выхода, где должны были стоять вооруженные охранники. Конечно, они бы не пустили на кухню немецкого пленного, к тому же, в лагере не были предусмотрены вторые порции. Но охранников не было на месте, и Хейзел осталась наедине с немцем. Он выглядел очень голодным.

Немец продолжал стоять у входа, поэтому Хейзел вышла из-за своей стойки и налила суп прямо в его миску. Он бросил миску и прижал ее к стене. Одной рукой он сжал ее талию, а другой – схватил за горло. Кастрюля выпала из ее рук, и горячий суп пролился на юбку. Прежде, чем она успела закричать, он накрыл ее рот своими губами. Хейзел не знала, что ей делать. Она отбивалась, но он был сильнее. Заключенный облизывал ее губы и зубы своим шершавым языком, а потом засунул язык ей в рот.

Она вырывалась и отбивалась, но он был намного сильнее. Все это время он не переставал смеяться над ней, жестоким, ненавидящим смехом.

Ее сознание било тревогу, а шок и отвращение превратились в отчаянный страх. Она почти не могла дышать. Она пиналась, отбивалась и вырывалась. Если никто не придет ей на помощь, он может… Как это вообще могло произойти? Где охранники? Вдруг он отпустил ее.

Двое немецких заключенных оторвали его от Хейзел, оставив ее сползать вниз по стене. Один ударил нападающего кулаком в лицо, разбив ему глаз, а затем и челюсть. Второй немец повалил его на землю и сел ему на грудь, а первый прижал его ноги к земле.

– Уходите, Fräulein, – сказал один из ее спасителей. – Нам очень жаль.

Шум привлек двух французских охранников, и они прибежали из коридора. Колетт вернулась из ванной и в ту же секунду оказалось рядом с Хейзел.

– Этот мужчина напал на вас, мадмуазель? – спросил французский охранник.

Если она скажет «нет», он может снова пристать к ней, или Колетт, или к любой молодой девушке, которая здесь работает. Но если она скажет «да», то охранники могут забрать его туда, откуда он уже не вернется. Международные законы запрещали убивать военнопленных, но в лагерях то и дело случались «происшествия». Некоторых французских солдат устраивало любое оправдание.

Она вытерла рот кулаком. От одного взгляда на мужчину, лежащего на полу и смотрящего на нее с издевкой, ее затошнило. Но она не была готова подписать ему смертный приговор.

– Или они просто подрались?

У нее упало сердце. Теперь даже ее спасители могли быть наказаны. Ей нужен был стакан кипятка и зубная щетка, чтобы смыть с себя его вонь.

– Он был очень груб ко мне, – сказала она дрожащим голосом. – А они защитили меня.

Колетт обрушила на французских солдат поток яростного французского. Что-то вроде «Почему вы оставили мою подругу одну?» и «Она имеет право на постоянную защиту».

Хейзел закрыла лицо руками, пока волны потрясения и отвращения накрывали ее с головой.

– Вы трое, поднимайтесь, – приказал главный охранник.