И впервые мне захотелось потратить на хер все, что у меня было, швырнуть к ее ногам Вселенную. Положить к маленьким розовым ступням, отдать последнее, что у меня есть. И это пугало. Это сводило с ума. Я открыл для нее безлимитную карту. Кто б знал. Она ведь могла тратить миллионы. Но никогда не тратила и десятой части. Я делал ей подарки. Каждый день. Нет. Не для того, чтобы купить ее любовь… нет. Я делал ей их потому, что знал – она меня любит. Я ощущал это всем своим существом. Видел в ее глазах и сходил с ума, когда она бежала по ступенькам мне навстречу и бросалась на шею, едва я возвращался домой. Оказывается, я никогда не знал, что это такое. Меня шатало, как пьяного, от осознания, что меня, и правда, любят. Да, я произносил про себя это слово и удивлялся, что раньше его не существовало для меня. Я ее баловал. Мне хотелось осыпать ее всем, что пожелает. И я разрывался от счастья, когда она так искренне и самозабвенно радовалась подаркам. Носилась с ними, спала в них.

Я говорил ей не строить розовых замков, а сам строил целые миры вместе. Я продумывал, как и где смогу быть с ней всегда. Как не в ущерб всем остальным я могу наконец то быть реально счастлив сам. Я говорил ей, чтоб она не придумывала любовь, а сам придумывал не просто любовь, а одержимость этой малышкой. У меня съехали мозги. Впервые влюбиться, когда вам за сорок – это сродни падению в огненную бездну. Это как заболеть безобидной детской болезнью во взрослом возрасте и переносить ее со смертельными осложнениями, и подыхать от побочек.

Каждый день с ней мне казался последним. Я боялся, что она, такая юная, пресытится мною, наестся моей любовью и улетит, как в песне «Машины времени». Я плотно закрывал все окна и сторожил ее сон. Никаких прогулок и полетов по ночам. Только со мной, подо мной и на мне.

Я учил ее страсти, учил плотской любви, и она инстинктивно превосходила своего учителя своим настоящим огнем. Заставлял кричать и сходил с ума, слыша, как она хрипнет. Ласкал пальцами, языком. Да, черт возьми, чем я только ее не ласкал. Мне хотелось залюбить каждый миллиметр ее тела. Она умоляла прекратить или не прекращать, кусала свои розовые маленькие губки. Да, они были у нее маленькие и нежные. Никакой модной опухлости, как будто пчелы бешеные покусали, а естественный изгиб и нежность. Они опухали только после того, как я терзал их всеми способами. Я набрасывался, как голодный волк на свою добычу, стараясь насытиться её телом и голосом, прерывистым дыханием и слезами наслаждения.

И ни черта не насыщался. Мог иметь ее всю ночь напролет и наутро уходил с вздыбленным членом. А по ночам смотрел в потолок и слушал ее дыхание, лихорадочно думая, где ее спрятать, где укрыть от всех и иметь право любить сколько хочу. Может, плюнуть на все и развестись к такой то матери? Дети уже взрослые. Жена? Ну так я бы ее не обидел. В конце концов у нас не царский режим и не католическое венчание. Разводятся даже президенты. Выдержал бы какое то время и сделал рыжую ведьму своей. Окольцевал и никогда не отпускал даже на миллиметр от себя. Заделал бы ей мелких рыжих бесенят.

И эта мысль поразила меня сильнее всего… я никогда не говорил своей жене об аборте. Но я и не желал детей. Они просто появились, и я заботился о них. Как положено. Принимал известие от супруги, поздравлял ее и дарил подарок. Дети – это продолжение рода. Это хорошо. И у меня есть ресурсы позаботиться о них и обеспечить всем, что нужно… И я любил их. По своему. Сдержанно. Я не умел иначе.

А сейчас целовал тоненькую шейку между рыжих кудряшек, гладил рисунок лопаток, проводил губами по выпирающим косточкам позвоночника, опускаясь до поясницы, трогал ямочки над округлыми ягодицами и представлял ее с животом.