|
— Мы слышали, что на шоссе упал самолет, — сказал он. — Что-то вроде того. — Я объяснил, как это произошло. — Какие-нибудь автомобили повреждены? — он приготовился записывать. — Нет. Не выпуская из рук карандаш, он задумался. — Поврежденных автомобилей нет, никто не пострадал. Это даже не авария! — Да, сэр, не авария. Сейчас мы все уже готовы двинуться в путь. В полночь мы отцепили трейлер у ангара в Оттамуа, и Дон остался с нами на ночь. Беседуя, мы находили общих знакомых то на одном побережье, то на другом, и было уже более двух ночи, когда мы угомонились, развернули ему постель и, оставив одного, дали возможность уснуть. На следующий день я приехал в аэропорт и выгрузил с трейлера части самолета, сложив их у задней стены ангара. Мэрлин Винн пришел, чтобы повидаться со мной. Огромное помещение наполнилось эхом его шагов. — Дик, я даже не знаю, что сказать. Сцепка была из плохого металла, и именно сейчас это дало о себе знать. Какая досада. Я так сожалею о случившемся. — Не всё так уж плохо, Мэрлин. Самое главное центроплан и стойки. Двигатель всё равно нужно было ремонтировать. Кое-что сделать с крыльями. Будет неплохая работа на зиму. — Что в старых самолетах замечательно, — сказал он, — это то, что их просто невозможно убить. Но всё-таки стыдно, что этому суждено было случиться. Стыдно, что этому суждено было случиться... Мэрлин ушел, и мгновение спустя, я вышел из ангара, окунувшись в солнечный свет. Всё это никогда бы не произошло, если бы мы оставались дома, если бы я и биплан летали послеполуденной порой по воскресеньям только в окрестностях аэродрома. И у меня не было бы ни самолета, потерпевшего аварию, ни его деталей, нуждающихся в ремонте. Не было бы аварии в Прери-ду-Шин, когда кончиком крыла мы пытались подцепить носовой платок. Ни крушения в Пальмире, когда Полу пришлось туго. Ни аварии на междугородней трассе № 80, когда сцепку трейлера внезапно постигла авария. Не было бы Стью, то пронизывающего воздух со стремительностью свинцового ядра, то загоняющего нас в тупик своими невысказанными вслух мыслями, то без конца смеющегося над своей жизнью. Ни мышки, покушающейся на мой сыр, ни пассажиров, впервые очутившихся в воздухе, ни фразы «Это великолепно!», ни «Потрясающе!», ни бессмертия в семейных фотоальбомах жителей Среднего Запада. Ни обилия смятых денежных купюр, ни подтверждения того, что бродячий пилот, если пожелает, и сегодня может выжить. Ни Клода Шефферда с его шипящим чудовищным двигателем, выделывающим чудеса с паром. Ни живописных мест, ни полуночного жужжания москитов, ни медового клевера на завтрак; ни четкого строя аэропланов, летящих на закате, и ни печали одиноких самолетов, теряющихся из виду на западе. Ни свободы, позволившей понять, что каждое из этих удивительных событий, названных мной Руководством по Непризнанию Человека Детищем Случая, незабываемо. Стыд? Взамен которого я предпочел бы остову разбитого самолета изысканный образец биплана, летающего только в тихое послеполуденное время по воскресеньям. Я прошел по бетонному склону, залитому солнцем, и на мгновение снова ощутил себя сидящим в кабине биплана; мы летели вместе с ним над Ласкомбом и Трэвлэйром, набирая высоту, пронзали ветер, проносясь над зелеными полями и городами другого времени. Я всё еще не постиг тайну крушения, но когда-нибудь я узнаю ее. Что же было важно, думал я, по-прежнему ли та палитра и то время ждали меня, как будто делали это всегда, и для встречи с ними стоит лишь пересечь горизонт удивительной, свободной, волшебной земли, называемой Америка. |
