— Почему ты загасил свет?

— Чтоб мы могли яснее мыслить. К тому же глаза у меня от плача распухли. Ты мог бы не пустить меня на свое ложе, если бы я об этом попросил.

Одиссей разразился хохотом.

— Вижу, что после долгого плача ты все же вспомнил о своих обязанностях шута.

Смейся-Плачь молчал.

— Где ты витаешь? — спросил Одиссей.

— Невообразимо далеко, — все так же тихо отвечал шут, — потому как ты не хочешь допустить меня на свое ложе, и близко, потому как являюсь тотчас, только позови.

— Ты повторяешься. А может, пришла охота поиздеваться надо мной?

— Я слышал твои мысли. Ты их декламировал как вступление в философскую поэму. Как плоско звучали бы мои насмешки рядом с твоими!

Одиссей натянул на себя овчину — непривычный к пустому ложу, он стал зябнуть.

— Что ты обо всем этом думаешь, Смейся-Плачь?

— Что думает человек, когда летит в пропасть?

— Ты будешь падать вместе со мной.

— На самое дно?

— Кто может знать? Однако я думаю, что каждый человек падает по-своему.

— У меня в этом нет никакого опыта.

Я должен тебе напомнить? — подумал Одиссей, но ничего не спросил.

Тогда Смейся-Плачь заговорил:

— Допустим, что я не сказал правду.

— Допустим, что я догадываюсь.

— Ты скромничаешь. Ты просто знаешь.

— Ну и что с того? Ничто в людях не может меня удивить или устрашить.

— Ты говоришь уже с позиции бессмертного?

— Не все в моей речи было игрой.

— Тем хуже. Я не пролил бы столько слез, кабы ты для прельщения избранников и всего народа ловко пустил в ход только коварные фокусы. Твоя серьезность всегда поражает меня и сильнее и глубже, чем твои хитрые уловки.

— Еще минута, и ты заведешь болтовню о нечеловеческой гордыне.

— Скорее человеческой.

— Ты полагаешь, я проиграю?

— Не знаю, чего тебе желать. Выигрыша опасаюсь, поражению сочувствую, хотя и умеренно.

— Подумай! Смейся-Плачь — шут бессмертного!

— Что мне за радость? После меня у тебя будут другие шуты. Вдобавок я отнюдь не уверен, что ты в качестве бессмертного будешь нуждаться в шуте. Шут в твоем новом положении и новом призвании может оказаться нежелательным. Ты сможешь меня, например, превратить в собаку. Поводок и ошейник уже есть.

— Ты хотел бы быть собакой? Красивым борзым кобелем?

— Если уж быть превращенным, я предпочел бы вести жизнь в облике белки. Прибегал бы на всякий твой зов и ел бы орешки из твоей бессмертной руки.

— Завтра свадьба ключницы с гонцом.

— Шут не просто должен, он обязан знать современную историю.

— Что народ?

— Радуется.

— Искренне?

— Коль изменчивость может быть искренней — да, искренне.

— А обо мне что говорят?

— Прости, всемогущий, но я всего лишь твой шут, а не доносчик. И не слишком ли много ты задаешь вопросов? Тираны осведомляются через посредников. Тебе что, нравится эта роль? Сходи сам в город, побеседуй с народом.

— Мне они солгут. Из трусости. Из желания подольститься.

— Как ты думаешь, если и сбудется твоя мечта о бессмертии, ты обретешь дар читать чужие мысли?

— Слушай, Смейся-Плачь, выйди из угла.

— Конечно, ты, как кошка, видишь в темноте, но ведь ты и так знаешь мое лицо наизусть.

— Покличь стражей!

— Они наверняка спят.