— Ты думаешь в эту минуту и обо мне?

— Разве слышал ты от меня когда-либо хоть одно слово жалобы?

— Это верно.

— Когда меня привели во двор твоего отца, Лаэрта, мне было четырнадцать лет.

— Не помню.

— А тебе не больше восемнадцати. Пенелопа стала твоей супругой годом позже.

— Ты и тогда была похожа на Пенелопу?

— Мне этого никто не говорил, тогда, вероятно, между нами не было сходства.

— Но потом, с годами?

— И да, и нет. Но какое это имеет значение, если ты меня не полюбил?

— Ты не мечтала быть любимой?

— Я полюбила тебя с первого взгляда. Ты был прекрасен, как молодой бог.

— Боги не старятся.

— Я знала, что ты мудр.

— Мудрость тоже не старится.

— Она растет как дуб. Она зреет как вино.

— Евриклея, Евриклея!

— Я же здесь.

— А если я когда-нибудь покину Итаку?

— Я буду стоять на берегу и провожать глазами парус твоего судна, пока он не исчезнет в море и в небе.

— А потом?

— Потом, Одиссей, это уж мое дело.

— Не будешь меня вспоминать с сожалением?

— Моя любовь не знает сожалений.

— Евриклея, Евриклея! — повторил Одиссей.

— Ты когда-то в первый раз позвал меня на свое ложе, потому что я напоминала тебе Пенелопу.

— Да, так и было.

— Но во второй раз ты это сделал потому, что я не была на нее похожа.

Одиссей озяб — он лег и, натянув на себя овчины, положил руку на грудь лежавшей рядом женщины. Грудь была теплая, еще гладкая и упругая.

— Ты хочешь? — спросил он.

— Да, — ответила она.

И он вошел в нее, и они долго насыщались все возрастающим наслаждением, после чего оба уснули и не слышали первых утренних петухов.

14. За несколько лет до того. Пенелопа на ложе, словно помолодевшая от сильного жара, но волосы почти совсем седые. Евриклея приводит Телемаха.

— Приветствую тебя, матушка.

— Здравствуй, сын мой. Оставь нас одних, Евриклея. (Евриклея выходит.) Садись, Телемах. Только придвинь табурет поближе, мне трудно говорить громко и внятно.

— Как ты себя чувствуешь, матушка?

— Слушай меня внимательно.

— Слушаю, матушка.

— Я хочу тебе признаться, пока голова у меня еще ясная, в тяжком грехе.

— Ты, безгрешная?

— Да, в тяжком, ибо от всех скрываемом. Даже от моего супруга, и особенно от него.

— Матушка!

— Я не была способна, я не могла любить.

— Матушка моя! Но ведь это он жестоко отдалился от тебя, это у него не было любви.

— Я знаю. Но я перестала его любить намного раньше.

— Прости, я не понимаю.

— Тут нечего понимать.

— Ты полюбила другого мужчину?

— О нет. Я не полюбила ни одного из женихов. Но всю свою жизнь я несла бремя еще более тяжкого греха. Я никогда не любила ни одного мужчину. Не сумела полюбить твоего отца, а потом, покинутая на долгие годы, я сохраняла только память о нем и свою гордость, потому и была верна.

— Стало быть, я — дитя нелюбви?

— Зато ты был и есть любимое дитя.

— Я уже не дитя.

— Я мало знаю о любви, сын мой, но думаю, что если любовь возникла, то она существует долго.