Церковный квартал состоял не только из домов, окружавших площадь. Здесь жили в основном аристократы. Более демократичная публика ютилась в лачугах на задворках. Там было многолюдно, и по вечерам вся эта толпа, словно веселое карнавальное шествие, заполняла площадь, а потом растекалась по переулкам.

В эти часы каждый был одет с иголочки. Молодые женщины и девушки в новых платьях покрывали голову, руки и грудь платками и лентами, расшитыми кружевом, монистами и бусинками, надевали оловянные подвески и украшения из воскового жемчуга. Над всей этой красотой приходилось месяцами корпеть с иголкой, напрягая глаза.

Что касается мужских костюмов, тут уж нищету не удавалось скрыть под слоем бусинок, лент и оловянных безделушек. Хотя мужчины тщательно причесывались и надевали поверх минтанов расшитые жилеты, их пиджаки были протерты на локтях, а бесформенные брюки вытянуты на коленях. На ногах у них красовались стоптанные туфли без задников. Стоя рядом с женами и невестами, они казались презренными бедняками, одетыми в лохмотья. Впрочем, в силу привычки горькое неравенство мужских и женских нарядов никого не расстраивало.

Чем темнее становилось, тем ярче светились голубоватым огнем двери и окна домов и тем благороднее и краше смотрелись молодые женщины, любовно прильнувшие к плечам плохо одетых мужей. Эти барышни с волнистыми волосами, в начищенных туфлях, в белых льняных платьях, плотно облегающих грудь и бедра, казались ученицами школы для аристократок, но при этом не стеснялись следовать за своими женихами в кушаках и заплатанных рубахах.

Гулянья продолжались до поздней ночи. Молодые девушки, придерживая друг друга за талию, прохаживались по две или три, тихонько пересмеивались и напевали песни.

Годами жители квартала бились с муниципалитетом, требуя установить несколько фонарей, и наконец из Измира привезли огромную роскошную лампу. Половину затрат покрыла церковь, а другую половину — население квартала. Чтобы сократить расходы, лампу включали только в безлунные ночи, иногда устраивали в ее свете собрания и танцы. Под звуки граммофона или волынки юноши и девушки рука об руку водили касап.

Дом тетушки Варвары не падал лишь благодаря двум подпоркам, но при этом стоял с достоинством корабельной мачты и считался одним из самых аристократических домов квартала. Вместе со мной в нем появилась небывалая роскошь.

Романтический облик не мешал тетушке Варваре быть крайне бережливой и хваткой домохозяйкой. Несколько лир, которые я платил за питание, в ее руках казались сотнями — так много она на них покупала, а наш дом больше походил на отель класса люкс.

Госпожа Варвара очень любила выставлять все напоказ. Она могла часами стоять у двери и ждать крестьян, готовых продать по самой низкой цене сыр и сливочное масло, чтобы затем угощать соседей. Раз в несколько дней резали специально откормленных индеек. Тетушка обязательно вывешивала их тушки перед входной дверью, дескать, чтобы вкуснее были, а на самом деле чтобы показать их всем проходящим мимо.

Наши подносы с хлебом и сладостями приносили из пекарни непременно в тот час, когда квартал был сильнее всего запружен народом, а люди очень хотели есть. Что касается меня, покрасоваться я любил не меньше госпожи Варвары, но форма самовыражения была иной. Я с огромным удовольствием каждый день надевал новый костюм и щеголял в разноцветных рубашках, галстуках и ботинках, особенно после того, как прибыл мой чемодан с одеждой. В первые дни я почему-то сторонился девушек и заводил дружбу только со стариками и детьми.

Оказалось, что я вел искусную политику, даже не подозревая об этом. В городке не считалось зазорным приставать к молодым гречанкам при встрече, но я держался от них подальше и по этой причине в церковном квартале прослыл честным и порядочным юношей. С другой стороны, мое поведение притягивало барышень и толкало их на сближение.

Когда я однажды пришел домой в неурочный час, то застал одну из них гладящей мое белье вместе с госпожой Варварой.