На следующий день я вновь случайно встретил Рину на том же месте, с той же самой корзинкой...

Когда же она через день в третий раз попалась мне на глаза, я наконец все понял. Должно быть, сегодня она ждала меня дольше обычного, устала стоять и поэтому присела на крыльцо одной из развалюх и погрузилась в плетение кружева.

Увидев меня, Рина совершенно растерялась и покраснела.

— Кого ты ждешь, Рина? — со смехом спросил я.

Рина недолго колебалась.

— Отец должен прийти с рынка... — солгала она.

Я сделал вид, что поверил:

— Хорошо, тогда жди...

Я начал удаляться, но Рина не села обратно на крыльцо. Через пять-десять шагов я обернулся и увидел, что она медленно идет следом за мной.

— Что, решила не ждать отца?

Я смотрел на Рину и улыбался, взглядом показывая, что все понимаю.

Она засмеялась в ответ и пожала плечами, давая понять, что быть уличенной в хитрости для нее не важно:

— Я пойду, не буду ждать.

В этот час улица была безлюдна. Обычно мы болтали без умолку, но сегодня у нас словно языки отнялись. Мы шли бок о бок, я поглядывал на Рину, а она мгновенно перехватывала мой взгляд, вздрагивала и с улыбкой смотрела на меня.

Я почувствовал необходимость что-то сказать.

— Рина, давай я немного понесу твою корзинку.

Девушка задрожала от страха:

— Вы понесете? Нельзя.

— Можно... Ты устала...

— Это стыдно, что скажут люди, если увидят?

По мнению Рины, показаться вместе, практически рука об руку, Не считалось зазорным. Но если бы я нес ее корзинку и нас увидели, разразился бы нешуточный скандал.

В тот вечер у меня внутри все кипело: мне хотелось схватить девушку за неровный подбородок, дотронуться до веснушчатой щеки, укусить за губы — словом, играть с ней и тормошить, как котенка. Такой возможности не было, поэтому я схватил корзинку и гневно произнес:

— Дай ее сюда... Я так хочу.

Рина крепко держала корзинку. Она даже сжала ее коленями, зная, что силы рук не хватит. Наши пальцы и волосы соприкоснулись, ведь это неизбежно в борьбе, и мы оба вдруг остановились, с трудом переводя дыхание.

Она вновь повесила корзину на руку, и мы продолжили путь.

— Ты очень упрямая, Рина...

— Я очень упрямая. Но если увидят, что вы несете мою корзинку, будет очень стыдно...

— Почему же стыдно, разве мы не друзья?

— Вы другой человек...

Наивные слова этой бедной девочки и почтение в ее глазах лучше, чем что бы то ни было, передали то восхищение, с которым люди квартала относились ко мне.

Естественность Рины придала мне уверенности, и я нахально заявил:

— Я собираюсь на прогулку в Турунчлук. Пойдешь со мной?

Она сразу отвергла мое предложение:

— Это невозможно. А если увидят, будут говорить... И еще мама... Вы знаете, моя мама...

Подмигнув, она озорно засмеялась и показала жестом, что ее выпорют.

— Ну, если так, ладно... пойду один.

Мы дошли до угла улицы, не говоря друг другу ни слова.

— Здесь мы расстанемся... Я ухожу.

Рина замерла в нерешительности, как будто обдумывая что-то. Потом она привстала на мысках, но молчала.

— Ты что-то хочешь сказать?

Понизив голос, как будто вокруг нас толпились люди, она прошептала:

— Вы сейчас пойдете. Я, может быть, потом приду другой дорогой, чтобы никто не увидел.

Невероятно! Рина принимала приглашение. А значит, скоро мы останемся наедине в одном из уголков Турунчлука, будем сидеть рука об руку и, может быть, даже...

Но, несмотря на постыдное безумие, навеянное фантазией, на этот раз испугался я. Если нас все же случайно поймают, Рина, скорее всего, отделается парой пощечин, которыми наградит ее мама, и день-другой проведет дома взаперти. Мне же останется лишь собрать пожитки и бежать из церковного квартала.