Однажды каймакам набросился на меня. Да так, что я на несколько дней потерял сон.

Моя нога уже почти не болела. Но Селим-бея беспокоила одна косточка, которая иногда ныла, стоило нажать на нее пальцем.

— Почему эта боль не проходит, должна была уже пройти, — говорил он.

По этой причине он не разрешал мне вернуться в свой дом в церковном квартале. Тем временем я начал сильно тяготиться своим положением, особенно когда понял, что занимаю комнату Афифе.

Как-то раз я пожаловался на это каймакаму, но он покачал головой и подмигнул мне:

— Ах ты, проказник. Припозднился, спешишь к девушкам из церковного квартала, не правда ли?.. — Затем, обращаясь к Афифе, продолжил: — Госпожа моя, не узнает кто, но дом тетушки Варвары — точно дворец султана. Со всех сторон щебечут девушки... Молодой господин собрал вокруг себя полдюжины барышень всех размеров и цветов и, да простит меня Аллах за такие слова, предается пороку. Из-за прядей его темно-русых волос и шелковых галстуков может даже произойти убийство... Девушки рвут на себе волосы от любви и терпят побои от матерей, когда дело всплывает на поверхность. Скажешь, неправда? Тогда опровергни! Ты удивлен, откуда я все это знаю... Я же каймакам! Каймакам, а не пугало огородное... У меня на глазах могут разорить государственную казну, а я и не замечу. Но проделки бабника я замечаю сразу. Разве я лгу? Конечно, ты припозднился, теперь беги на сломанной ноге за своей Риной, или как ее там зовут, а ее мамаша узнает и тоже сломает дочери ногу. Будете шатаясь ходить в Турунчлук на прогулки при луне, оба хромые. Давай оправдывайся, а я расскажу еще о парочке твоих грехов.

Я не мог не только оправдываться, но даже пальцем пошевелить. Силы меня покинули. На мою голову низвергался поток воды. Это могло произойти при ком угодно, но только не при Афифе!..

К счастью, она тоже сочла слова каймакама совершенно неуместными. Нахмурив брови, она произнесла:

— Не может быть, это клевета. Мурат-бей не такой... К тому же он еще ребенок...

XIV

Наконец, когда однажды Селим-бей надавил на больную косточку моей ноги, я, сжав зубы, сказал, что ничего не чувствую. В тот же день после обеда я вернулся к себе, в церковный квартал.

По подсчетам тетушки Варвары, которые она производила, учитывая каждую пятницу и загибая пальцы на руках, я пробыл в гостях двадцать восемь дней. Увидев меня в экипаже, старая дева завопила тонким голоском, как обманутая возлюбленная:

— Уходи, не желаю тебя более... Иди, откуда пришел!..

Впрочем, она не позволила мне идти самостоятельно и, как невеста в книге каймакама «Сын воина», под руки повела меня по ступеням.

Бедная тетушка стремилась показать, что прекрасно знает, как ухаживать за больными, и поэтому никак не хотела верить в мое выздоровление, насильно пытаясь уложить меня в постель.

В церковном квартале будто случился небольшой праздник. Все соседи, а в первую очередь староста и главный священник, пришли меня проведать.

Мои подруги прогуливались по дому в праздничных платьях и подавали мне знаки из прихожей, пока я разговаривал со старшими. На какое-то мгновение мелькнуло остроносое личико Рины и тут же пропало.

Я думал, что сильно соскучился по многолюдному гомону за время долгого одиночества в доме у Селим-бея, но, вопреки надеждам, толпа не обрадовала меня. С нетерпением я ждал того часа, когда смогу остаться один в своей комнате.

Ближе к полуночи тетушка Варвара закрыла калитку за последним гостем на тяжелый засов и пришла ко мне, чтобы, сидя в кресле напротив, почесать языком. Из предисловия стало ясно, что она собирается говорить о Кегаме, ведь мы так долго не упоминали о нем.

Однако расположение моей кровати и кресла у окна напротив напомнили мне о золоченом профиле младшей сестры, который в свете солнца становился прозрачным и одновременно огненным.