С пробитой чакрой!

Он передернулся. После происшествия с деньгами и так несколько дней ходил сам не свой, а тут еще и чакра. Ну ладно, если виноват – так самому и исстрадаться до конца надо! Но ребенок-то здесь при чем?

И эта чакра закрыта! – торжественно заявил Леонид Ипполитович и, словно подслушав карнауховские мысли, туманно объяснил: – Вообще-то мы часто недооцениваем значение раскаивания или, если угодно, покаяния в содеянном, которое определяет нашу судьбу. Карма – это наши психические или этические долги, а любой долг давит на нас грузом, утяжеляет или даже делает невозможным движение по жизни…, впрочем, нам осталось разобраться в последней пробитой чакре. Судя по всему, случилось это совсем недавно, не так ли?

Он кивнул чернявому, и четыре проволоки вновь нацелились на Карнаухова.

– Два месяца назад! – определил чернявый (как раз тогда начала болеть Лялька, вспомнил Карнаухов, и незаметно для самого себя кивнул). – И связано это было сразу с группой людей, мужчин и женщин. Воздействие очень сильное, ощутимо до сих пор. Избавиться от него довольно сложно, надо, чтобы вы сами пришли на помощь… вот, так уже лучше… и, кажется, все!

– Все! – подтвердил Леонид Ипполитович, опуская проволоки на стол и устало потягиваясь. – девочка должна выздороветь за несколько дней. Разумеется, если не возникнет новых факторов. Ну и питание… Ей, да и вам тоже, лучше не есть бананов, бараньего мяса, черной икры и меда. Зато очень благоприятно подействуют орехи, изюм, красная икра, рыба, косточки от яблок – в них много йода, шоколад без начинки.

– Спасибо, доктор! – Верочка порывисто встала и, заметно волнуясь, вытащила из сумочки завернутые в мягкую белую бумагу статуэтки. Осторожно развернув их, она протянула пастушку Леониду Ипполитовичу, а пастуха чернявому экстрасенсу. – Большое вам спасибо за лечение, за ваш труд! У вас такая замечательная коллекция и, может быть… – окончательно смешавшись и покраснев, она тронула за плечо все еще сидящего на прежнем месте супруга, и Карнаухов медленно поднялся. Его покачивало, по лбу обильно струился пот. Тупо проследив взглядом, как хозяин квартиры втискивает фарфоровых болванчиков в хоровод их собратьев, он склонил голову в прощальном жесте, пробормотал нечто невразумительное и вышел следом за Верочкой.

Дом экстрасенса стоял неподалеку от реки, с которой остро тянуло холодом и сыростью, только что прошел дождь, и остатки дождинок, подзадержавшиеся в долгом поднебесном пути, плавно спускались в виде крохотных снежинок, мгновенно исчезающих на мокрой земле и на разгоряченных лицах Карнауховых. Они молча дошли до автобусной остановки, на которой в этот полуденный час не было почти никого, молча проехали весь бесконечно долгий маршрут из Вецмилгрависа до центра города, пересели на идущий в Иманту трамвай и только после того, как сошли на свой остановке и до дома оставалось каких-нибудь триста метров, Верочка спросила:

– Так кто была эта женщина?

– Какая женщина? – оторопело, хотя и для виду больше (в душе он и ждал, и боялся этого вопроса), переспросил Карнаухов.

– Та самая. Шесть лет назад. Когда я лежала в больнице.

– Да ты… Ты что – и вправду всерьез принимаешь все, что эти… – Карнаухов нервно хохотнул и потянулся к жене, как бы желая то ли обнять, то ли встряхнуть ее в подтверждение своих слов, но Верочка решительно отстранилась:

– Не надо, Григорий. Вот этого – не надо! Было – так было, чего уж теперь. Но…

– Да ведь и не было ничего…

– …сейчас речь идет о здоровье нашей дочери, – будто и не слыша возражений продолжала она.