Он днями лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Не брился, не причесывался, мало ел и сильно ослабел.

Так продолжалось три месяца. Но однажды вечером Гюнтер вдруг поднялся, побрился, сменил рубашку и вышел на улицу. Место, где Петра всегда ставила машину, пустовало. Куда она могла деться? Иногда Петра поздно вечером уезжала в лагерь и возвращалась, когда он уже спал.

А не прокатиться ли и ему куда-нибудь? Эта мысль пришла к Понтеру вместе с ароматом кофе — он включил кофейник, вернувшись в дом. В первый момент он даже не мог вспомнить лицо Петры и понять, каким образом попал на эту кухню, оклеенную моющимися обоями в цветочек. Он подышал на оконное стекло и вывел на нем свои инициалы.

Кофе получился крепким и сладким. Гюнтер налил себе еще одну чашку и закурил. Первая после долгого перерыва турецкая сигарета показалась необыкновенно вкусной. Все удовольствия сразу. Гюнтер курил и смотрел в окно. Иногда бывают дни, когда словно ничего не происходит, раздраженно подумал он.

Тут раздался шум подъезжающего автомобиля. Петра вела машину медленно и осторожно. Гюнтер вышел на крыльцо с кофейной чашкой в руках и наблюдал за тем, как она парковалась. Петра вылезла из машины, держа сумку в руках. Удивленно посмотрела на Гюнтера. Волосы у нее были растрепаны.

— Выключи фары, — спокойно сказал Гюнтер.

Она вернулась к машине, открыла дверцу и, встав коленями на сиденье, стала искать кнопку. На ней была короткая юбка, и он увидел ее ноги.

В сумке, которую она привезла, была еда.

— Я купила свежего мяса, лепешки и овощи, — перечислила она, — ты совсем отощал. Тебя надо хорошо кормить.

Ночью впервые за эти месяцы Гюнтер ощутил себя мужчиной. Он стащил с Петры ночную рубашку и с силой прижался к ней всем телом. Петра почувствовала прикосновение горячего зверя и обняла его. Он нежно целовал ее в шею и грудь, вдыхал запас ее волос. Она гладила его спину и безмолвно шептала:

— Мой! Ты мой, только мой! Я люблю тебя.

Он испытал забытое чувство полного счастья. И ей впервые в жизни было хорошо с мужчиной. Они стали как одно целое. Она принадлежала ему, а он — ей одной, только ей. После долгого воздержания у него все закончилось очень быстро, но для нее это не имело особого значения. Важнее было ощутить себя желанной.

Когда Гюнтер заснул, Петра тихонько целовала его. Ей пришла в голову простая мысль: если она все-таки способна быть счастливой с мужчиной, зачем ей вести такую глупую жизнь? Зачем ей этот лагерь, если они могут вернуться в Германию и начать все заново?

Утром она сказала:

— Тебе надо на мне жениться. Мы можем уехать и начать новую жизнь. — Против обыкновения, Петра мыла тарелки после завтрака и, не вытирая, ставила их на полку сушиться. — Я могу родить ребенка. Еще не поздно.

Она улыбнулась, словно сказала что-то смешное.

Гюнтер встал и прошел в комнату. Закрыл за собой дверь. Вытащил из-под кровати дорожную сумку. Петра стояла в дверях, наблюдая за тем, как он укладывает вещи.

— Я возвращаюсь в лагерь, — пояснил он.

Лицо ее выражало спокойствие, и Гюнтер решил, что прощание будет легким.

— Закрой за мной, я ухожу.

На дно сумки он спрятал бутылку немецкой водки. И уже представил, как сделает два больших глотка, прежде чем заведет двигатель. В этот момент она присела рядом с ним. Петра вытащила из сумки все его пожитки. Ее руки тряслись.

— Сукин ты сын, — произнесла она. И методично вновь сложила в шкаф его куртку, свитер, рубашки и джинсы. — Тебе нужен сын. Но ты не можешь иметь сына. Что же ты тогда можешь?

Гюнтер посмотрел на нее. Петра была слишком некрасива и груба для него. Зачем ему лесбиянка, которая никогда не научится любить мужчину? Он повернулся и вышел.