Оказывается, разбойники настолько расстроились, что я не принцесса Уэльская и никогда ею не буду, что решили утопить свое горе в вине. Увы, это им не помогало. Чем больше они пили, тем больше плакали, словно все, что в них вошло, должно было и выйти. Если мы их как-то не успокоим, сказал нам Беглец, то не исключено, что они устроят небольшую перестрелку, и тогда – все, до свидания. Господи, прости! Finito.

У него были и другие новости. Не так давно он столкнулся с группой женщин, продвигавшихся в глубь края, которые сбежали из расположенного неподалеку заведения для умалишенных преступниц, заперев там начальницу, чего, по их словам она вполне заслуживала. Эти женщины задумали основать в тайге женскую Утопию и попросили Беглеца об одной услуге: обеспечить их литром-другим спермы, которая замерзает при низкой температуре этой местности и которую они могли бы хранить, как в термосе, в ведерке для льда, которое они несли с собой, чтобы, начав оседлую жизнь, воспользоваться ею для оплодотворения, обеспечив, таким образом, выживание республики свободных женщин. Беглец обещал помочь, из чего я поняла, что он – настоящий джентльмен.

– А что они будут делать с младенцами-мальчиками? Скормят белым медведям? Или медведицам? – безапелляционно спросила Лиз, пребывавшая в язвительном настроении и, вероятно, представлявшая себя в Уайтчепле на заседании дискуссионного клуба имени Годвина и Уоллстоункрафт. Я заставила ее замолчать. Упоминание о ведерке для льда возбудило мое любопытство.

– Я спросил, откуда оно у них появилось, – сказал Беглец. – Они сказали, что из вагона-ресторана поезда, потерпевшего крушение на Сибирской железной дороге.

Услышав про слонов, безжизненные тела которых валялись вдоль железнодорожных путей, как опрокинутые автофургоны, Полковник не выдержал и, обгоняя слезы, принялся без остановки сморкаться в кучу шелковых американских флажков, запас которых у него оказался поистине неистощимым. Я расспросила Беглеца о выживших, и – о, радость! – оказалось, что под горой скатертей и салфеток женщины раскопали белокурого иностранца без единой царапины, но оставили его, заметив приближающихся спасателей, а к тому времени, как с ними повстречался Беглец, уже жалели, что лишились такого замечательного спермохранилища. Когда я это услышала, я чуть было не сошла с ума от радости и, забывшись, выкрикнула:

– Мой мальчик придет и спасет нас!

– Прямо уж, сентиментальная ты дурочка… Не уверена, что он в состоянии спасти самого себя, – сказала Лиззи. – Спасатели нравятся мне больше.

Выяснилось, однако, что Беглец скрывается как раз от этих спасателей, которые намерены «спасти» его назад на каторгу. Да и разбойникам лучше было бы немедленно сняться с места, потому что, когда появятся пожарные, врачи и полиция, им много за что придется держать ответ.

Полковник, впрочем, был вне себя от радости и уже сочинял в уме шикарные газетные заголовки – только бы добраться до ближайшего телеграфа! Он полагает, что его катастрофа рано или поздно окончится для него неплохими барышами. Его оптимизм не знает пределов, и его внезапный всплеск радости и энергии (Полковник издает боевые кличи индейцев и пускается в пляс) спускает меня с небес на землю, ибо, что бы ни случилось потом, в данный момент мы находимся в снежной глуши среди агрессивных, перепившихся, до зубов вооруженных разбойников, которых, для их же блага, необходимо убедить бросить нас и поскорее скрыться.

– Ребята, – обратилась Лиззи к клоунам. – Пора сбросить с себя апатию. Устройте-ка нашим хозяевам представление, встряхните их так, чтобы они прислушались к голосу разума. Заставьте их улыбаться, смеяться, и тогда мы сможем с ними поговорить. Верните их к жизни, мальчики…

Возможно, она использовала не совсем удачные слова, вызвав в их памяти номер с похоронами клоуна, который им уже никогда не исполнить.