|
Вы думаете перенести сюда раненых? – Я думаю об англичанке, – ответил доктор. – Кухня не место для нее. Ей будет здесь гораздо удобнее, а английская сиделка расположится с нею. Капитан Арно саркастически улыбнулся. – Это две красивые женщины, – сказал он, – а доктор Сюрвиль дамский угодник. Пускай перейдут сюда, если они настолько опрометчивы, что решатся остаться здесь с вами. Он остановился на пороге и с тревогой оглянулся на зажженную свечу. – Предостерегите женщин, – сказал он, – от излишнего любопытства в этой комнате. – Что вы хотите сказать? Капитан указал пальцем на закрытый ставень. – Знали ли вы когда женщину, которая могла бы удержаться, чтобы не выглянуть из окна? – спросил он. – Как ни темно, а рано или поздно этим вашим дамам захочется отворить ставень. Скажите им, что я не хочу, чтобы огонь в окне позволил немецким наблюдателям обнаружить нашу главную квартиру, Какая погода? Все еще идет дождь? – Проливной. – Тем лучше. Немцы нас не увидят. С этим успокоительным замечанием он отворил дверь, которая вела на двор, и вышел. Доктор поднял холстяную занавес и обратился с вопросом на кухню: – Мисс Мерик, есть у вас время немножко отдохнуть? – Много времени, – ответил нежный голос с оттенком грусти, очень заметной, хотя были произнесены только два слова. – Зайдите сюда, – продолжал доктор, – и приведите с собой английскую даму. – Здесь у вас будет спокойная комнатка для вас одних. Он придержал холстинную занавесь и обе женщины вошли в комнату. Сиделка шла впереди – высокая, гибкая, грациозная – в своем мундире из опрятной чистой материи, с простым полотняным воротничком и манжетками, с красным крестом Женевской конвенции, вышитым на ее левом плече. Она была бледна и грустна, а выражение ее лица и обращение красноречиво показывали сдержанное страдание и горе. В движении головы этой женщины было врожденное благородство, во взгляде ее больших серых глаз, в чертах тонко обрисованного лица врожденное величие, делавшее ее непреодолимо привлекательной и прелестной при каких бы то ни было обстоятельствах и в какой бы то ни было одежде. Ее спутница была смуглее и ниже ростом, но обладала такой привлекательной внешностью, которая могла объяснить проявленную доктором заботу о размещении ее в комнате капитана. По общему согласию все мужчины назвали бы ее необыкновенно хорошенькой женщиной. На английской даме был широкий серый плащ, покрывавший ее с головы до ног с грацией, придававшей привлекательность этому простому и даже поношенному костюму. Томность ее движений и негромкий голос, которым она поблагодарила доктора, обнаруживали, что англичанка страдала от усталости. Ее черные глаза робко осмотрели тускло освещенную комнату, и она крепко держалась за руку сиделки с видом женщины, нервы которой были сильно расстроены каким то недавним испугом. – Вам нужно помнить одно, – сказал доктор. – Остерегайтесь отворять ставень, чтобы немцы не увидели свет в окне. А во всем другом мы можем устроиться здесь очень удобно. Успокойтесь и положитесь на покровительство француза, преданного вам. Он явно придал особое значение своим последним словам, поднеся к губам руку англичанки. В эту самую минуту холстинная занавесь снова отдернулась. Вошел госпитальный служитель и доложил, что соскочила повязка у одного из раненых, он заливается кровью. Доктор, покоряясь судьбе весьма неохотно, выпустил руку очаровательной англичанки и вернулся к своим обязанностям на кухню. Женщины остались в комнате вдвоем. – Угодно вам сесть, сударыня? – спросила сиделка. – Не называйте меня «сударыней», – дружелюбно ответила молодая англичанка. – Меня зовут Грэс Розбери. А вас как? Сиделка колебалась. |
