|
Наступило минутное молчание. Слабая вспышка света от погасающей свечи озарила Мерси, согнувшуюся на сундуке, опиравшуюся локтями о колени, закрывшую лицо руками. Через минуту комната погрузилась в темноту. Когда темнота окутала обеих женщин, сиделка начала говорить. Глава II СОВРЕМЕННАЯ МАГДАЛИНА – Когда ваша мать была жива, ходили ли вы с нею ночью по улицам большого города? С такого странного вопроса Мерси Мерик начала откровенную беседу, к которой Грэс Розбери насильно принудила ее. Грэс ответила просто: – Я вас не понимаю. – Я задам этот вопрос по другому, – сказала сиделка. Прежняя жестокость и суровость в ее голосе сменилась на, видимо, присущую ему кротость и грусть, когда она произносила эти слова. – Вы читаете газеты, как все другие люди, – продолжала она, – читали вы когда нибудь о ваших несчастных ближних (умирающих от голода отверженниц общества), которых нужда довела до греха. Недоумевая и удивляясь, Грэс отвечала, что она часто читала о таких вещах в газетах и книгах. – Слышали вы о приютах, учрежденных для этих умирающих с голода грешниц? Удивление Грэс прошло, и смутное подозрение чего то тягостного заняло его место. – Какие непонятные вопросы! – сказала она с тревогой. – Что вы хотите сказать? – Отвечайте мне, – настаивала сиделка. – Слышали вы о приютах, слышали вы о женщинах? – Да. – Отодвиньте ваш стул немного подальше от меня. Она помолчала. Голос ее снова стал тверже, низкие тона зазвучали в нем. – Я принадлежала когда то к этим женщинам, – сказала Мэрси Мэрик спокойно. Грэс вскочила со слабым криком. Она стояла как окаменелая – неспособная произнести слово. – Я была в приюте, – продолжал снова нежный, грустный голос другой женщины. – Я была в тюрьме. Вы все еще хотите быть моим другом? Вы вес еще настаиваете, чтобы сидеть возле меня и держать меня за руку? Она ждала ответа, ответа не было. – Видите, что вы ошибались, – продолжала она кротко, – когда называли меня жестокой, а я была права, когда говорила вам, что я добра. При этих словах Грэс успокоилась и заговорила. – Я не желаю вас оскорблять, – сказала она смущенно. Мерси Мерик остановила ее. – Вы не оскорбляете меня, – сказала она без малейшего неудовольствия в голосе. – Я привыкла стоять у позорного столба моей прошлой жизни. Я иногда спрашиваю себя, моя ли это вина. Я иногда задаю себе вопросы, не имело ли общество обязанностей ко мне, когда я ребенком продавала спички на улице, когда я девушкой трудилась, лишаясь чувств за шитьем от голода. Голос ее стал слабеть, когда Мэрси произнесла эти слова, но она подождала минуту и взяла себя в руки. – Слишком поздно распространяться теперь об этих вещах, – сказала она с безропотной покорностью, – общество может по подписке способствовать моему исправлению, но общество не может взять меня назад. Вы видите меня здесь на доверенном месте – терпеливо, смиренно старающуюся принести пользу, какую только могу. Но это не значит ничего! Здесь или в другом месте, то, что я теперь, не может изменить того, чем я была. Три года сряду я делала все, что может сделать искренне раскаивающаяся женщина. Но это не значит ничего! Как только станет известна моя прошлая история и тень ее покроет меня, самые добрые люди будут гнушаться мною. Она опять ждала. Утешит ли ее слово сочувствия другой женщины? Нет! Мисс Розбери была возмущена, мисс Розбери была сконфужена. – Мне вас жаль, – вот все, что могла сказать мисс Розбери. – Меня все жалеют, – ответила сиделка так же спокойно, как всегда, – все ко мне добры. Но потерянного места в обществе возвратить нельзя. |
