Оказавшись на месте, Курт издал восторженное восклицание: пологий обрыв ступенями уходил в укрытую тенью лощину, а разбросанные по склону редкие монументальные сосны явно преклонного возраста по мере отдаления меняли свой цвет: самые ближние и высокие были вызолочены солнцем, словно рождественские украшения; те, что подальше, отливали тяжелым свинцом, и лишь сосны, терявшиеся внизу, на самом дне, возвращали себе исконный темно-зеленый цвет.

— Какая красота! — Курт рухнул на резную скамью. — Потрясающе… Я даже забыл, что устал.

— А я совсем не устала. — Расправив платье, Сандра опустилась рядом и уже знакомым жестом прилежной школьницы сложила руки на коленях. — Сердце стучит ровно, как мои часики.

— Еще бы. Если хочешь знать, ваше сердце защищает гормон эстроген. Мужское сердце с двадцати до семидесяти лет стареет на четверть, а женское остается таким же молодым и сильным. Поэтому от инфарктов умираем именно мы. Что поделать…

— А ты тоже совсем не изменился. Те же темы, те же интонации. Если я пообщаюсь с тобой еще немного, то буду разбираться в биохимии так же хорошо, как ты в истории музыки.

— Так ведь это прекрасно. Сможем подменять друг друга на занятиях, если возникнет необходимость… Только петь я никогда не научусь: с моим нулевым музыкальным слухом лучше даже не пытаться.

— А я никогда не выучу ни одной формулы. Как вы их различаете? Они же все похожи друг на друга — какие-то пчелиные соты и лесенки из одинаковых букв…

Курт расхохотался. Глубоко вздохнув, Сандра скинула туфли и блаженно погладила траву босыми ногами. Только теперь Курт заметил, что у нее очень маленькие и узкие ступни, — как у ребенка. Наверное, даже кисть его руки была крупнее. Ощутив прилив электризующей нежности, он бережно погладил блистающие паутинки ее волос.

— Солнышко… Санни-златовласка… Такая маленькая, кроткая… Твои бедные губы больше не трескаются? Они зажили?

Не дожидаясь ответа, он потянулся к ней. Самоличная проверка состояния ее губ оказалась занятием настолько упоительным, — он длил его и длил, пока она, задохнувшись, слегка его не оттолкнула. Курт, с трудом подавшись назад, благоговейно следил, как медленно поднимаются ее смежившиеся на время поцелуя ресницы. Она рассеянно, словно в трансе, посмотрела по сторонам, затем скользнула пальцами по своей щеке.

— Знаешь… Я никогда раньше не целовалась с бородатым мужчиной.

— Все когда-то происходит впервые… Ну и как?

Сандра смущенно засмеялась:

— Я… не разобралась. Щекотно. Какие-то первобытные ощущения…

— Да? Так можно повторить, а ты попробуешь разобраться. Скажу тебе, как представитель естественной науки: эмпирический опыт — самый бесценный.

Курт прикладывал максимум усилий, чтобы говорить ровным тоном и выглядеть беспечным и веселым.

— Перестань… Почему-то мне кажется, что не стоит целоваться на скамье, где сочинялась «Евангелина».

— А о чем эта поэма?

— Она очень грустная — о разлученных влюбленных, соединившихся только после смерти. Нечто вроде «Ромео и Джульетты».

— Хорошо. Верю тебе безоговорочно: ты ведь почти медиум со своим чутьем на все потустороннее. Давай переместимся в другое место, — тем более уже темнеет. Здесь в самом деле, становится неуютно. Что-то мне не хочется увидеть призрак безутешной Евангелины и услышать ее стенания.