* * *

— Война? — переспросил Хазефен Муери. Он удивленно посмотрел на сестру: — Тайное соглашение с Саламаном? выдуманная провокация?

— Так утверждал Симфала Хонджинда, — сказала Кэтирил. — Он заявил об этом перед Стэйпом, перед Болдиринфой, перед всей семьей. Это закипало в нем в течение всего дня и в конце концов вырвалось наружу. Понимаешь, он здорово напился.

— А он повторит то же самое мне, если я навещу его?

— Ты же знаешь, что он никогда не был с тобой особо откровенен.

Хазефен Муери расхохотался:

— Как ты добра! Сама того не желая, ты дала мне понять, что он меня здорово недолюбливает. Да, Кэтирил?

Она пожала плечами:

— Я просто знаю, что вы с ним никогда не были друзьями. А за обедом он рассказал о том, на что не имел права. Это же, наверное, предательство, выбалтывать подобным образом государственные секреты? Возможно, он не захочет довериться тебе.

— Не имел права болтать о войне, которая нас уничтожит только потому, что Фа-Кимнибол желает удовлетворить свою прихоть повоевать? Ты называешь это предательством? Это Фа-Кимнибол совершает предательство, Кэтирил.

— Да. Я тоже так думаю. Именно поэтому я все тебе рассказала.

— Но ты сомневаешься, что Симфала Хонджинда посвятит меня в подробности.

— Я очень в этом сомневаюсь, брат.

— Хорошо, хорошо. Пока достаточно просто знать, что Фа-Кимнибол и Саламан сговорились. Я это учту.

— И пусть боги ие оставят нас, что бы ни произошло, — произнесла Кэтирил.

— Боги, — тихо повторил себе под нос Хазефен Муери и хихикнул, когда сестра ушла. — Да, действительно, пусть боги не оставят нас.

«Для меня они всего лишь имена». Это были слова Нилли Аруиланы, произнесенные в тот единственный раз, когда она с таким неистовством, восторженно выступила перед Президиумом. «Наше собственное изобретение для самоутешения в трудные времена». Хазефен Муери никогда не забывал ни того момента, ни этих слов.

Всего лишь имена. Это была его точка зрения. По правде говоря, он понимал, что являет собой еще более тяжелый случай, чем Нилли Аруилана, потому что он вообще ни во что не верит, кроме того что жизнь — глупость, жестокая шутка, ряд мелких событий, что другой причины, кроме того что мы есть, для нашего существования не было. Она, по крайней мере, приняла на веру джикский миф о том, что миром правит космический план и всё является частью предопределенной модели. Он никогда не сталкивался с доказательствами этому. У него не было морального стержня, и он понимал это, — он мог занять любую позицию, которая на данный момент казалась наиболее подходящей: сегодня принимать войну, а завтра — отрицать, смотря по обстоятельствам. В его жизни всё имеющее значение приобретало силу, потому что сама жизнь человека являлась всем, и всё одновременно было шуткой.

Однажды Хазефен Муери попытался изложить все это Нилли Аруилане, надеясь доказать ей, что у них много общего в мировоззрении. Но она лишь презрительно взглянула на него и произнесла ледяным тоном:

— Ты меня совершенно не понимаешь, Хазефен Муери, ни капли.

Пусть так. Возможно, он не понимает.

Но он понимал смысл удивительной сказки, пересказанной ему в этот день Кэтирил. Он сам удивился тому, что это не было для него сюрпризом. Вне всяких сомнений, Фа-Кимнибол отправился на север, чтобы раздуть войну с джиками; вне всяких сомнений, воинственный Саламан с радостью сговорился с ним об этом. И вне всяких сомнений, соберет всю свою убывающую энергию и все еще значительную силу для того, чтобы склонить Президиум к одобрению.