Только тогда, я как будто бы увидела большую картину, я заметила огромную позолоченную рамку, которая окаймляла фигуру моей бабушки. В недоумении я подняла руку, которая не была обвита вокруг талии Эдварда и протянула, чтобы дотронуться до нее. Бабушка сделала точно такое же движение. Но там, где наши пальцы должны были встретиться, я почувствовала только холодное стекло …

С вызывающим головокружение толчком, мой сон резко стал кошмаром.

Не было никакой бабули.

Это была я. Я в зеркале. Я — древняя, увядшая, и с морщинами.

Эдвард стоял около меня, не отражаясь в этом ужасном зеркале, мучительно прекрасный и навсегда семнадцатилетний.

Он прижал свои ледяные, совершенные губы к моей потерявшей молодость щеке.

Он прошептал "С днем рождения ".

Я проснулась утром — мои веки были широко открыты от ужаса — и задыхалась. Унылый серый свет, знакомый свет пасмурного утра, вытеснил со своего места ослепляющее солнце из моего сна.

Я сказала себе, что это был всего лишь сон. Это был сон. Я глубоко вздохнула, и затем подскочила снова, не успела моя тревога уйти. Небольшой календарь в углу сообщал мне, что сегодня было тринадцатое сентября.

Только сон, но достаточно пророческий, по крайней мере. Сегодня был мой день рождения. Мне официально исполнилось восемнадцать лет.

Я боялась наступления этого дня в течение многих месяцев.

На всем протяжении совершенного лета — самого счастливого лета, которое когда-либо у меня было, самое счастливое лето, из всех, что когда-либо были, и самого дождливого лета в истории Олимпийского Полуострова — эта суровая дата скрывалась в засаде и ждала своего наступления.

И теперь, когда это случилось, ощущение было еще хуже того, чего я боялась. Я могла чувствовать, что становлюсь старше. Каждый день я становилась старше, но сейчас это было нечто измеримое. Мне было восемнадцать.

Эдварду никогда не будет восемнадцать.

Когда я пошла, чтобы почистить зубы, я была почти удивлена, что лицо в зеркале не изменилось. Я уставилась на себя, ища признаки надвигающихся морщин в моей коже цвета слоновой кости. Единственные морщины были на моем лбу, и я знала, что, если бы я расслабилась, они бы исчезли. Тем не менее, я не могла. Мои брови оказались расположенными на волнистой линии между беспокойными карими глазами.

Это был только сон, напомнила я себе снова. Только сон … но также и мой самый худший кошмар.

Я пропустила завтрак, второпях вышла из дома настолько быстро, насколько это было возможно. Мне не удалось избежать моего папы, так что я должна была тратить несколько минут, изображая веселье. Я честно пробовала быть радостной от подарков, я намекнула, что тороплюсь, и каждый раз, когда должна была улыбнуться, я чувствовала, что вот-вот могу расплакаться. Я изо всех сил пыталась взять себя в руки, так как уже дошла до школы. Видение бабули – меня в одном лице не покидало меня, не хотело уходить из моей головы. Я не могла ничего чувствовать, кроме отчаяния, пока не доехала в знакомое место для стоянки автомобилей позади Средней школы Форкса и не узнала Эдварда, склоняющегося к своему отполированному серебряному Вольво, подобно мраморной дани забытому языческому богу красоты. Сон не отдал ему должное. И он ждал там меня, так же, как вчера.

Отчаяние на мгновение исчезло; удивление заняло его место. Даже после половины года с ним, я все еще не могла поверить, что я заслужила эту привилегию хорошего благосостояния.

Его сестра Элис стояла в стороне от Эдварда и тоже ждала меня.

Конечно Эдвард и Элис действительно не связывались родственными узами (в Форксе была на слуху история что все Каллены были приемными детьми в семье доктора Карлайла и его жены, Эсми, которые были слишком молодые, чтобы иметь подростковых детей), но их кожа отдавала точно таким же самым бледным оттенком, их глаза имели тот же самый странный золотой оттенок, с теми же самыми глубокими, подобными синякам, тенями под глазами.