Я тотчас же пошел за ней следом на очень близком расстоянии, не боясь быть ею замеченным, светлее не становилось, и от того, что она может услышать мою походку, — я был застрахован ее глухотой, а еще больше — ревом ветра и морского прибоя. Скоро она вошла в павильон, сразу прошла на верхний этаж, отворила ставни одного из окон, выходивших в сторону моря, и поставила на подоконник большую лампу. Это был ответный сигнал. Тотчас же на шхуне был спущен с мачты фонарь и потушен. Следовательно, все шло благополучно, по мнению участников ночного предприятия.

Старуха стала доканчивать приготовления к встрече: сквозь остальные, все еще запертые ставни, можно было рассмотреть огонек, блуждавший из одной комнаты в другую; вскоре из одной трубы вылетели искры, затем из другой — все печи, очевидно, были затоплены.

Я теперь совершенно был уверен, что Норсмаур со своими гостями тотчас высадится, как только прилив даст возможность подплыть к берегу, хотя бы на шлюпке. Но буря была чрезвычайно опасна для лодки, и к моему крайнему любопытству примешалась серьезная тревога за судьбу тех, которые рискнут высаживаться. Мой бывший знакомый несомненно был один из сумасброднейших людей в Соединенном королевстве, но то сумасбродство, которому мне, по-видимому суждено было стать свидетелем, грозило очень тревожной, даже совсем трагической развязкой.

Движимый самыми разнообразными чувствами, я пошел к бухточке, служившей почти единственным и, во всяком случае, лучшим местом для высадки, и здесь растянулся лицом к земле в небольшой выемке песчаного грунта. От нее до дороги, ведущей с берега к павильону, оставалось не больше шести футов, что давало мне возможность хорошо рассмотреть всех, кто будет проходить мимо, и немедленно приветствовать их, если окажутся знакомыми.

Незадолго до одиннадцати, когда прилив был еще совсем мал, вдруг близ берега показался фонарный огонь. Устремив все внимание на море, я почти тотчас различил и другой огонь, еще дальше от берега. Он сильно и непрерывно колебался, то вздымаясь, очевидно на волне, то исчезая за бурным валом. Вероятно, усиление бури и чрезвычайно опасное для шхуны положение около подветренного берега побудили путешественников сделать попытку к высадке как можно скорее.

Высадка из первой лодки прошла, очевидно, благополучно, так как скоро на дороге появились четыре матроса, которые с трудом несли сундук, не особенно большой, но, по-видимому, чрезвычайно тяжелый, пятый матрос, с фонарем в руке, шел впереди, освещая путь. Все они прошли совсем рядом со мной и затем достигли павильона, где их поджидала старая няня. Потом они отправились снова к бухте, и скоро в третий раз прошли около меня с другим сундуком, который был больше первого, но, очевидно, не такой тяжелый, как первый. Наконец, они еще раз прошли в павильон с поклажей, которая сильнейшим образом затронула мое любопытство: один матрос нес кожаный чемодан, другие — чемодан и разные сумки, несомненно принадлежавшие какой-нибудь даме… У Норсмаура дама в гостях?! Значит, совершенно переменились его взгляды на женское общество, на женщин вообще. Когда я с ним жил вместе, павильон был храмом мизогинии. А теперь в павильоне поселяется «ненавистный пол»… Я не знал, что и подумать. Припомнил только, что при дневном осмотре павильона, я сам с удивлением заметил в убранстве комнат некоторые вещи, рассчитанные на дамские привычки и женское кокетство. Теперь понятно стало их назначение и вообще ясно, в чем дело: я мог только обругать себя «дураком» за то, что раньше сам этого не сообразил.