Пока я таким образом рассуждал, ко мне приблизился другой фонарь. Его нес матрос, не участвовавший в первой партии носильщиков. Он вел за собой двух лиц, это, несомненно, были те гости, которые ожидались в павильоне. Я обратил все свое внимание, чтобы получше их рассмотреть, когда они пройдут мимо.

Один из них был мужчина очень высокого, даже необыкновенно высокого роста. Он кутался в шотландский плащ с поднятым на дорожную шапку капюшоном, кроме того, капюшон был застегнут на все нижние пуговицы и потому совершенно скрывал черты его лица. Высокий человек передвигался очень медленно — тяжелыми, неуверенными шагами. Сбоку — он не то держался за спутника, не то поддерживал его (я не мог этого разобрать) — шла высокая женщина, с изящной и тонкой фигурой молодой девушки. Лицо ее поразило меня своей бледностью и озабоченностью; последнее впечатление до такой степени покрывало все остальные, что, когда женщина скрылась, я не мог сказать: безобразна ли она как смертный грех или так прекрасна, как потом я ее находил.

Перед тем как эти путники поравнялись со мной, девушка сделала высокому мужчине какое-то замечание, которое я из-за воя ветра не мог расслышать.

Я услышал лишь ответ мужчины. Это было слово «ой» — глубокий стон. Его голос меня совершенно поразил. Он, казалось, исходил из глубины груди, охваченной, стесненной величайшим ужасом. Никогда я не слыхал прежде такого выразительного восклицания ужаса и страха. До сих пор оно звучит в моих ушах, когда ночью появляется у меня лихорадка или когда в памяти воскресают события того времени.

Тут мужчина обернулся к спутнице, и я мельком заметил большую рыжую бороду, нос необычной формы, — точно он сломан был в детстве, и светлые глаза, выражавшие сильнейшую тревогу.

И эти спутники скоро достигли павильона. Когда сопровождавшие их матросы вернулись к бухте, ветер донес звуки грубого голоса, командовавшего отчаливать. Затем показался снова фонарь — третий.

Его нес Норсмаур. Он шел один.

Удивительный это был человек! Часто мы с женой его потом вспоминали, и несмотря на некоторые различия в оценке его особенностей и поступков, — такие второстепенные различия зависели, быть может, оттого, что жена судила о них с женской точки зрения, а я с мужской, — мы неизменно сходились в общем удивлении: как мог один и тот же человек одновременно представляться и таким прекрасным, и таким отталкивающим, каким являлся Норсмаур? С одной стороны, это был совершеннейший джентльмен, лицо которого дышало интеллигентностью, умом, благородной отвагой; с другой — стоило только приглянуться к этому лицу, — даже в те минуты, когда Норсмаур был особенно любезен и привлекателен, — вы в его чертах ясно читали характер корсара или капитана корабля, везущего рабов-негров на продажу. В своей жизни я не встречал более вспыльчивого и в то же время более злопамятного и мстительного человека. В нем соединились бурные страсти южанина с выдержанной злобой и смертельной ненавистью северянина. На его лице постоянно отражались эти две основные черты характера, придавая ему грозный вид. По наружности это был высокий, крепкий, очень деятельный, сильный брюнет, с несомненно красивыми чертами лица, которое, однако, как я уже сказал, часто искажалось его грозным и злобным выражением.

В ту минуту, когда он проходил с фонарем, он мне показался более бледным, чем обыкновенно, я отчетливо увидел его сильно нахмуренные брови. Губы его что-то нервно шептали. Вдруг он оглянулся кругом с видом человека, озабоченного глубокими опасениями. Мне показалось, что взгляд его тут же прояснился и выразил торжество, точно он увидел, что трудное дело успешно совершилось.

Отчасти из чувства деликатности, — должен признаться, что оно пробудилось у меня слишком поздно, — отчасти, чтобы доставить себе удовольствие, поразив неожиданностью старого знакомого, я решил тотчас обнаружить свое присутствие.