– Да, – ответила Лиане. – Понимаю, что ты имеешь в виду. Быть может, в некоторой степени доверие все-таки возможно.

– В очень малой степени, – согласилась Эгвейн.

Норайн уперла руки в бедра. От ее голоса повеяло прохладой, от обычной рассеянности не осталось и следа:

– Раз ты отказываешься отправляться в постель, то вместо этого можешь сходить к Наставнице Послушниц и передать ей, что ты отказалась повиноваться сестре.

– Конечно, – быстро ответила Эгвейн и повернулась к выходу. Она получила ответ на свой вопрос: Беонин не выдала плетение Перемещения, и значит, вряд ли выдала еще ряд открытий. К тому же, на Эгвейн теперь надвигались еще и Нагора с Мийаси. Ей вовсе не хотелось, чтобы ее волоком оттащили в кабинет к Сильвиане, на что вполне способна хотя бы Мийаси. Рука у нее потяжелее, чем у Феране.

Утром девятого дня пребывания Эгвейн в Башне, еще до рассвета, в ее маленькую комнатку явилась, чтобы провести Исцеление, сама Дозин. За окнами уныло шел дождь. Двое Красных, стороживших ее во время сна, хмуро покосились на Дозин, влили в Эгвейн уже привычный отвар корня вилочника и поспешили удалиться. Желтая сестра презрительно фыркнула, когда за ними закрылась дверь. Она использовала старый способ Исцеления, – у Эгвейн перехватило дыхание, словно ее окунули в ледяной пруд, – после которого проснулся жуткий аппетит, но зато пропала боль пониже спины. Забавное ощущение. Ко всему можно привыкнуть, и даже болезненные синяки на ягодицах начинают казаться обычным делом. Однако то, что все, кто Исцелял Эгвейн за все то время, что она провела в Башне, использовали старый способ, что в очередной раз подтверждало, что кое-какие тайны Беонин все же сохранила в секрете. Хотя, как ей это удалось, оставалось загадкой. Сама Беонин говорила, что многие сестры считают рассказы о новых плетениях небылицами.

– Проклятие, ты ведь не собираешься сдаваться верно, дитя? – осведомилась Дозин, пока Эгвейн натягивала платье через голову. Язык, которым изъяснялась эта женщина, никак не вязался с ее элегантным внешним видом, – на ней было синее платье, шитое золотом, в ушах и волосах поблескивали сапфиры.

– А разве должна сдаваться Престол Амерлин? – вопросом на вопрос ответила Эгвейн, как только ее голова вынырнула из ворота. Она завела руки за спину, чтобы застегнуть белые костяные пуговицы.

Дозин фыркнула, но на сей раз не презрительно. Так решила Эгвейн.

– Храброе решение, дитя. Однако, пропади все пропадом, держу пари, что в скором времени Сильвиана заставит тебя сидеть ровно и ходить по струнке. – С этими словами она ушла, не назначив Эгвейн наказание за то, что она мнит себя Престолом Амирлин.

Эгвейн предстоял очередной визит к Наставнице Послушниц как раз перед завтраком, – это уже входило в распорядок дня, – который одним махом уничтожил все старания Дозин. Но слезы высохли, как только ремень Сильвианы перестал опускаться на спину девушки. Когда Эгвейн встала у края стола, к которому была приделана накладка из кожи, стертая Свет знает сколькими женщинами, и опустила сорочку и юбку на горящие рубцы, у нее не появилось желания вздрогнуть. Она приняла этот жар боли, приветствовала его, грелась им, словно пламенем камина в холодное зимнее утро. В тот момент ее зад действительно полыхал жаром, как пылающий камин. Посмотрев в зеркало, Эгвейн увидела безмятежное лицо. Да, щеки были красными, но лицо хранило спокойствие.

– Как вышло, чтобы Шимерин понизили до Принятой? – спросила она, промокая платочком слезы. – Я спрашивала, однако такого закон Башни не предусматривает.

– И сколько раз тебя отправляли сюда за подобные «расспросы»? – осведомилась Сильвиана, вешая раздвоенный ремень рядом с кожаной тростью и гибким прутом в узкий шкаф.