Семен стиснул челюсти, цедя через зубы густой, как клейстер, воздух. Приложил трубку к уху. И, конечно, в ней звучали гудки, но он слышал голоса из такого близкого и такого далекого детства:

«Семен, почему у тебя снова нет тетрадки?»… «Семен, где твоя домашняя работа?»… «Семен, в этой рубашке ты ходишь уже неделю, ее не мешает сменить»… «Семен, господи боже, откуда эти синяки?!»

Нет нет. Мать его никогда не била. Чего не скажешь о ее мужиках, меняющихся с пугающей регулярностью.

Звонок оборвался. Семен покачал головой в ответ на выжидающий взгляд тети Лали. Спрятал под барной стойкой руки, невольно сжавшиеся в кулаки. Не желая никого напугать. Это будь он один, может, и не сдержался бы. Разнес бы здесь все к чертям, а так… Вдох выдох. Пока не развеется алая пелена перед глазами.

– Я отработаю за нее, – просипел, делая вид, что не видит обращенных на него взглядов друзей.

– Исключено. Детский труд регулируется законодательством.

– Я не ребенок, – холодно усмехнулся Семен.

– Но еще и не мужчина. – Тетя Лали нежно погладила его по щеке, и он, не посмев ей возразить, как кот потянулся за лаской. Может, он и с Веткой поэтому был? Брал свое, и на том все и заканчивалось. В конце концов, нормальные отношения, отношения с такой, как, например, Дуня, или Мариам, или Юлька Караулова, требовали бы отдачи. В то время как ему нечего было дать. Он чувствовал внутри такую гулкую пустоту, что иногда становилось страшно.

– Насколько я понимаю, твоя смена за баром закончилась.

Семен бросил взгляд на часы. И правда. А он и не заметил, как прошел день.

– Пойду, сдам кассу, – пробормотал он, снимая фартук.

– И сразу на террасу беги. Там ваши собираются.

Послушно кивнув, Семен быстро подсчитал выручку, сдал смену и думал по тихому свалить. Не то чтобы он не хотел посидеть со своими одноклассниками. Нет. Те были отличными ребятами. По большей части. Просто иногда в их обществе Семен себе казался чужим. Слишком проблемным, слишком сложным, слишком не таким, как все. Возможно, не научись он в свое время драться, его вообще заклевали бы. Ведь пытались. Особенно Митька Сиваков… Семен никогда в жизни не испытывал такого унижения, как тогда, в пятом классе, когда этот придурок во все горло заорал, тыча в его рубашку:

– Не жмет? Мне то в воротнике давила, – и заржал, точней, попытался, прежде чем Семен его заткнул. Он так поколотил бедолагу, что на одежде, которую для него в качестве гуманитарки по тихому собирали всем классом, расползлись кровавые пятна. Из за той драки его даже в детскую комнату милиции вызывали. Ну, и фиг с ним. Он не расстроился. Если в том, что касается учебы, Семен отставал просто чудовищно, то в простых житейских вопросах разбирался получше многих. Он понимал, как важно занять свое место в стае. Можно не лидирующее, к этому он не стремился. Но свое. Отдельное. И готов был на что угодно, чтобы заставить себя уважать.

– О, Сём… Привет!

– Привет, Бык.

– Куда это ты? Там наши все, говорят.

Сема чертыхнулся про себя. Уйти по тихому не удалось. Он хлопнул друга по спине. Совсем не по юношески мощной.

– Да вот, тебя увидел, дай, думаю, встречу.

Ребята собрались за небольшим столиком в углу. Что бы там ни говорили, а из их компании тут были далеко не все. Мариам, Ветка, понятное дело, Жека Кравец – с красными, как у мыши, глазами – небось, опять всю ночь за компом провел, он и вот, Ромка Быков.

– Салют, народ.

– Салют, – загудели в ответ, а Вета, недовольная тем, что их появление прервало какой то спор, лишь небрежно кивнула и продолжила разговор:

– Так вот, отец мне все уши прожужжал про эту рыжую.