Внезапно меня осеняет, и в голове возникает слабое подобие идеи, нить, что ведет от того вечера в комнате Отем прямо сюда.

Квир. И мормон.

— Себастьян! — зову я его.

Когда он оглядывается через плечо, у меня возникает ощущение, что наши взгляды связаны воедино чем-то невидимым. Через пару секунд Себастьян разворачивается и идет ко мне.

Я демонстрирую ему лучшую из своих улыбок.

— Фудзита считает, что мне необходима твоя помощь.

Его взгляд дразнит.

— А ты считаешь, что тебе необходима моя помощь?

— Я написал всего два предложения.

Он смеется.

— Значит, да.

— Да.

Я ожидал, что он предложит сесть за дальний стол у окна или встретиться в библиотеке на перемене. Но никак не этого:

— В эти выходные я свободен. Могу помочь.

После его слов аудитория с учениками словно куда-то исчезает, а мое сердцебиение становится просто бешеным.

Думаю, это все-таки ужасная идея. Да, я им увлечен, но беспокоюсь, что если копну поглубже, он мне разонравится.

Но это как раз и к лучшему, верно ведь? Мне не повредит выйти за пределы этого класса, чтобы получить ответ на вопрос: можем ли мы хотя бы дружить, не говоря уже о большем?

Боже, мне стоит действовать осторожнее.

Себастьян сглатывает, и я наблюдаю за его шеей.

— Подойдет? — спрашивает он, и мой взгляд возвращается к его глазам.

— Да, — отвечаю я и тоже тяжело сглатываю. На этот раз наблюдает он. — Во сколько?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда в субботу утром прихожу на кухню, за столом вижу отца в обычной своей зеленой хирургической форме, склонившегося над тарелкой овсяных хлопьев, будто те хранят все секреты мира. Подойдя ближе, я понимаю, что он спит.

— Пап.

Он вздрагивает, отпихнув тарелку в сторону, и дрожащей рукой тянет ее назад. Потом наклоняется и хватается за грудь.

— Ты меня напугал.

Обняв папу за плечи, я сдерживаю смех. Он выглядит таким потрепанным.

— Извини.

Положив руку поверх моей, он ее сжимает. Рядом с сидящим отцом я чувствую себя огромным. Так странно, что я сейчас уже такой же высокий, как и он. От маминой внешности я почему-то ничего не унаследовал. Темные волосы, высокий рост и даже ресницы — это все от папы. А вот Хейли вся в маму: рост, цвет волос и глаз, и в особенности дерзкий характер.

— Ты только что пришел домой?

Отец кивает и погружает ложку в хлопья.

— Около полуночи поступил пациент с пробитой сонной артерией. Поэтому меня вызвали на операцию.

— Пробитая сонная артерия? Это он сам себе так?

Папа отвечает едва заметным покачиванием головой.

Ой. Тогда его изможденная поза понятна.

— Паршиво.

— У него осталось двое детей. И ему было всего тридцать девять.

Наклонившись над столом, я ем хлопья прямо из коробки. Папа делает вид, будто ему все равно.

— А как он…

— Попал в аварию.

В животе становится неприятно. Всего год назад папа рассказал нам с Хейли, как три его лучших друга погибли в автокатастрофе почти сразу же после окончания школы. Он тоже был с ними в машине, но выжил. После чего уехал из Нью-Йорка учиться в UCLA, а потом ради медицинской школы переехал в Стэнфорд, где познакомился с мамой, бывшей последовательницей Церкви СПД, и женился на ней — к большому огорчению своей матери и живущих в Венгрии родственников. И даже после стольких лет, проведенных вдали от дома, каждый раз, когда он приезжает в Нью-Йорк, потеря друзей по-прежнему отзывается болью.

Кода мама настояла, чтобы у меня была своя машина, это был один из тех нечастых моментов, когда родители спорили в нашем присутствии.