Очень рад предстоящему съезду молодых и старых Чуковских в Москве. Это Вы чудесно придумали!! Мы будем приблизительно числа 10-го. Спасибо, спасибо Марине за великолепное письмо. Коле надо отдохнуть вовсю, поездить по СССР, забыть о пере и бумаге.

Если Боба освобожден, телеграфируйте об этом.

Целую всех четырех. Я пишу… беллетристику. Выходит бездарно, но я пишу.

Здесь ночи стали теплые. Дни жаркие.

Спим при открытых дверях (на балкон). Воздух сверхъестественный. А Сочи! Сочи!

Yours К. Ch.

23 октября 1936 г. Кисловодск

Милый Коля! Спасибо тебе за возню с нашими скучнейшими делами. Оказывается, мама переплетчику заплатила. Тебе совсем не надо ходить в сберкассу. Достаточно будет, если ты опустишь прилагаемые карточки в ближайший почтовый ящик.

Здесь чудесно. Вчера была такая жара, что даже на горах душно. Мама уже оправилась после гриппа. Здесь старики Лукницкие. Она умирает от грудной жабы. Вчера они справляли 35-летие свадьбы. И представь себе: он отправился в город покупать вино — и встретил своего шафера — того, кто держал над ним венец 35 лет назад!!

Здесь Мих. Лозинский. Читал свой чудесный перевод Данте.

Здесь Маршак. Интригует даже здесь и отравляет мне воздух.

Здесь Лежнев. О сем умолчу.

Здесь академик Губкин. Сидит с нами за одним столом. Ему 65 лет, а все зубы целы, шевелюра густая, как у юноши (седая), походка быстрая.

Здесь составитель алгебры Киселев; ему 84 года, а он до того прыткий, что, стоит мне поговорить с кем-нибудь, он подбегает и спрашивает:

— С кем это вы говорили?

Марину целуем тысячу раз. Поздравляем ее с днем рождения. Надеемся отпраздновать этот день в Москве.

Pater.

Конец октября 1936 г. Кисловодск Милый Коля. Мы отсюда выезжаем 5-го. Я на несколько дней задержусь в Москве. Если тебе что нужно, черкни мне по адресу «Литер, газеты» или «Молодой гвардии».

Впрочем, успеешь и сюда. До сих пор живем мы в Кисловодске хорошо. Мама (не сглазить!) очень поправилась. Скучаем по Вам.

Твой.

3 ноября 1936 г. Кисловодск

Дорогой Коля! Жара здесь египетская. Еле сижу — в легеньком белом костюме. Уже третий день стоят жгучие безветренные солнечные «погоды» — в одном только Кисловодске. Пятигорск и Ессентуки заволокло тучами, там ленинградский «мелкий дождичек», а здесь хоть бы облачко. Люди ходят с облупленными красными носами и пьют нарзан, как лошади. На склонах гор голые люди принимают солнечные ванны.

Я был в Кабардино-Балкарии — в Нальчике. Познакомился с Беталом Калмыковым , видел целодневное народное празднество, был на банкете с Буденным  и Постышевым и очень жалел, что мне не 32 года: все это так баснословно, легендарно, изумительно, радостно. Сейчас сижу у здания нарзанных ванн и жду, когда приедет наш автобус с учеными. Вчера было чествование нашего санаторного доктора. Я сказал такой экспромт (преплохой!):

Сегодня уезжает Маршак. На прощанье мы с ним расцеловались, хотя за последние 3–4 месяца он только и делает, что предает меня оптом и в розницу. И здесь, и в Нальчике, ставил мне подножку за подножкой. Эгоцентрическая хавронья! Черт с ним, не тронь его; ты побьешь его не как оратор Союза писателей, а как автор книги «Тихий океан». Мы с мамой страшно счастливы, что тебе заказана такая книга: ее прочтет каждый 13-летний мальчишка советской страны. Я теперь побывал в лагерях, в школах, в библиотеках четырех республик — и ручаюсь тебе, что такая книга нужна до зарезу и что, если к ней дадут хорошие рисунки, она будет издаваться и переиздаваться до конца твоих дней.

По-моему, незачем тебе делать «Затерянный мир».