Они на цыпочках пробрались по коридору в комнату Дженни.

— Ну и погром, — ахнул Эзра.

На полу — груды вещей. Тут и там выдернутые из комода ящики. Дверцы шкафа распахнуты. На перекладине болтаются вешалки, а платья Дженни с рукавчиками-фонариками свалены в кучу. Дженни застыла в дверях…

— Дженни, — спросил Коди, — ты натворила что-нибудь?

— Ничего, — дрожащим голосом ответила Дженни.

— Вспомни, может, чепуха какая-нибудь? Может, ты просто забыла?

— Да ничего не было. Точно.

— Помоги мне засунуть ящики обратно в комод, — попросил Коди Эзру.

Одному с этой работой не управиться. Громоздкие дубовые ящики застревали в пазах. Коди и Эзра пыхтели, задвигая их на место. С глазами, полными слез, Дженни бродила по комнате и собирала свои вещи.

— Прекрати! — крикнул Коди, увидев, что она утирает нос то одной, то другой парой свернутых носков. — Как только мать заметит сопли на носках, она снова все вывалит на пол.

Вместе с Эзрой они подбирали трусики и ленты, встряхивали блузки, пытались повесить на вешалки платья. Безнадежно помятые вещи разглаживали руками и убирали в шкаф, подальше от глаз. А Дженни, опустившись на коленки и шмыгая носом, подбирала свои майки.

— А ведь можно просто уйти, — сказал Эзра, — и не возвращаться, пока она не придет в себя.

— Она не уймется, пока не закатит скандал, — возразил Коди. — Ты же знаешь ее. Тут уж ничего не попишешь.

— Жалко, нет папы.

— Нет — и нет. Заткнись.

Эзра расправил поясок от какого-то платья. Слава богу, все уже разложено по местам. Они уселись на постель Дженни. Теперь на кухне не грохотало — слышался звон ножей, вилок, посуды. Мать накрывала на стол? У Коди в горле стоял ком, он и думать не мог о еде. Наверное, Эзра и Дженни тоже. Эзра все время как бы пытался проглотить этот ком.

— Давайте убежим из дому, — предложила Дженни.

— Нам некуда бежать, — сказал Коди.

Мать позвала их снизу писклявым, как у комара, голосом:

— Дети!

Они спустились гуськом, шаркая ногами. В ванной на первом этаже стали мыть руки, с особым усердием намыливая ладони. Потом все вместе вошли в кухню. Мать нарезала ломтиками прямоугольный кусок консервированного мясного фарша. Как только дети уселись за стол, не глядя на них, заговорила:

— Мало того, что работаешь с утра до ночи; приходишь домой, а здесь конь не валялся. Шляетесь допоздна, отираетесь в подворотнях черт знает с кем, транжирите время в школьном хоре и всяких там кружках. Стол не накрыт, посуда не мыта, пол не метен, почта валяется на коврике у двери, а вас и след простыл… Кто-кто, а уж я-то знаю, что здесь творится! Вижу, чем вы занимаетесь! Дикари — вот вы кто. Водитесь со всякой шпаной… Что мне делать? Как прибрать вас к рукам? Никудышная дочь, два неслуха сына… Я слышу… слышу, что говорят люди. Думаете, покупатели удержатся, чтобы не позлорадствовать? Зайдет кто в лавку и с ангельским видом: «Ну, миссис Тулл, ваш старший растет не по дням, а по часам. Встретила его с пачкой сигарет в руках перед домом этой девчонки Барлоу». Я слушаю и только улыбаюсь как дура, а они небось думают: «Бедная миссис Тулл, каково ей смотреть людям в глаза? Дети совсем отбились от рук, позорят ее. Затыкают сырыми картофелинами выхлопные трубы автомобилей, прокалывают шины, палят из мелкашек по уличным фонарям, снимают колпаки с автомобильных колес, срывают дорожные знаки, украли из палисадника у миссис Коррелли статую мадонны и перетащили ее на заднее крыльцо Санни-Боя Брауна, околачиваются на улице с девчонками, настоящими шлюхами — свитера в обтяжку, на ногах цепочки».