|
Он бы так никогда со мной не поступил. Ничего, зато и я получил по заслугам. Я был вне себя от стыда, горечи и перенесенного унижения. Все-таки, значит, Роберт Хирш прав: даже здесь, Америке, нас всегда будут только терпеть, мы так и останемся людьми второго сорта, "вражескими иностранцами", явно чужими, лишними здесь только потому, что родились не там, где нам из милости позволено жить. И в Германии, если нам суждено туда вернуться, мы тоже будем нежелательными чужаками. Никто не встретит нас там с распростертыми объятиями, думал я. Раз уж нам удалось избежать концлагерей и крематориев, к нам и относиться будут соответственно -- как к людям, избежавшим своей участи, как к беженцам и дезертирам. В магазине Роберта Хирша было темно. И в его комнате тоже. Я вспомнил, что он собирался сходить поужинать в "Дары моря" и поспешил туда. Мне вдруг показалось, что вот-вот случится несчастье, и я почти всю дорогу бежал -- слишком часто на моей памяти в таких случаях все решали минуты. Огромные окна ресторана ослепительно сияли. Я на секунду остановился перевести дух, чтобы не вбегать в зал совсем уж очертя голову. Несчастные омары с проткнутыми клешнями слабо шевелились на крошеном льду, превратившим последние часы их существования в нестерпимую пытку, -- вот так же юмористы-эсэсовцы из охраны концлагерей обливали заключенных водой и нагишом выставляли зимой на мороз, пока те не превращались заживо в ледяные скульптуры. Роберта я увидел сразу же. Он сидел один за столиком, изучая омара у себя на тарелке. --А вот и снова я, Роберт, -- сказал я. Его лицо на секунду осветилось радостью, но тут же застыло в тревожном вопросе. --Что стряслось? --Ничего, Роберт. Странно, люди просто меняют планы, а нам все мерещится, будто непременно случилось что-то страшное. Это все в прошлом, Роберт. В Америке ужасы не подстерегают человека на каждом шагу. --Нет? --По-моему, нет. --Полиция может вломиться к тебе и в Америке. И служба эмиграции. На секунду меня обдало ужасом; впрочем, эти мгновенные приступы страха знакомы мне уже много лет. Очевидно, я теперь до конца дней от них не избавлюсь, подумал я. Точно такой же испуг я испытал совсем недавно, когда этот пижон Мартин спросил меня о моем паспорте. --Садись, Людвиг, -- сказал Хирш. -- Ты по-прежнему возражаешь против омара? --Да, -- сказал я. -- Я по-прежнему ратую за жизнь в любой ее форме. В конце концов, у человека всегда есть преимущество покончить с жизнью добровольно, когда жить невтерпеж. --Вообще-то есть. Но тоже не всегда. В немецких концлагерях нет. --Есть и там, Роберт. Я знал там человека, котором, каждый вечер тайком бросали в карцер петлю, потому что он хотел повеситься. |
