|
-- В память о Франции. К тому же водку я не пью -- организм не принимает. --Нет ли у нас, часом, божоле? -- спросил я Владимира. --У господина Рауля, кажется, есть. Могу позвонить и предложить ему обмен. Очень нужно? --Да, -- сказал я. -- На сей раз очень. Думаю, даже шампанское нам не помешало бы Это такая встреча, когда начинаешь верить в нормальные чудеса. Не только в средневековые. -- Я снова обратился к Ленцу. --- Ну, а за время войны тебя во Франции, конечно, сцапали? Ленц кивнул. --Я как раз рисовал в Антибах, хотел заработать на испанскую и португальскую визу. Только я ее получил, тут-то меня и схватили. Но через пару месяцев выпустили. Я выполнил темперой портрет коменданта лагеря. Меня несложно было освободить, у меня ведь уже имелась виза. Вернулся Мойков. --С наилучшими пожеланиями от господина Рауля. Все мы только странники на этой кровавой планете, так он просил передать. -- Владимир откупорил бутылку шампанского. --Господин Рауль тоже эмигрант? -- поинтересовался Ленц. --Да, только весьма своеобразный. А как же ты сюда перебрался, Зигфрид? --Из Португалии на грузовом корабле. Я... Я махнул рукой. --Нарисовал капитана, первого и второго помощника... --И кока, -- дополнил Ленц. -- Кока даже дважды. Это был мулат, и он фантастически готовил тушеную баранину. --Американского консула, который выдал вам визу, вы тоже рисовали? -- спросил Мойков. --Его как раз нет, -- с живостью возразил Ленц. -- Он выдал мне визу, потому что я предъявил ему справку об освобождении из концлагеря. Я все равно хотел его нарисовать, просто из благодарности. Но он отказался. Он коллекционирует кубистов. Мойков наполнил бокалы. --Вы до сих пор пишете портреты? -- полюбопытствовал он. --Иногда, когда нужда заставляет. Просто поразительно, сколь велика любовь к искусству в душах чиновников, пограничников, охранников, диктаторов и убийц. Демократы, кстати, тоже не исключение. --А на пианино по-прежнему играешь? -- спросил я. Ленц посмотрел на меня грустным взглядом. --Нечасто, Людвиг. По той же причине, по которой и рисую лишь изредка. Было время, когда я всерьез надеялся кем-то стать. Азарт был, честолюбие. В концлагере все кончилось. Не могу я теперь одно от другого отделить. Мой скромный художественный талант затоптан слишком многими жуткими воспоминаниями. Все больше смертями. У тебя этого нет? Я кивнул. --С этим у всех одно и то же, Зигфрид. --Верно. А все-таки для эмигранта музыка и живопись куда более выгодные занятия, чем писать романы или стихи. С этим вообще никуда. Даже если ты был хорошим журналистом, так ведь? Уже в Европе, в Голландии, Бельгии, Италии, Франции, да повсюду, язык становился непреодолимым барьером. |
