Накрыл меня марлевым пологом, чтобы комары не кусали, и ушел и опять пришел и еще кого то принес на руках.

Было это в лесу. В вышине гудело и грохотало, позднее нам сказали, это были фашистские самолеты; они хотели убить всех ребят, а он не дал, он вынес нас из дома, да, наверное, не он один, просто я не помню больше никого, и отнес в лес, и там в лесу было, должно быть, все таки спокойней, чем в доме…

Его звали Алексей Кондратьевич, а мы его звали дядя Лека.

Я повернулась к нему и сказала:

– Ну, здравствуйте, дядя Лека!

Он вздрогнул, снял шляпу – как же у него поседели волосы, совсем белые стали! – провел ладонью по волосам, прикусил нижнюю губу.

– А вы… вы кто? – спросил он.

Пальцы его между тем нажали кнопку транзистора, и музыка умолкла.

Я назвала себя.

– Помните меня?

Я предвидела его ответ. Что ж, ничего удивительного, столько лет пробежало, и я, надо думать, изменилась.

– К тому же нас там было что то около ста, – сказала я.

– Сто одиннадцать, – сказал он.

– А я все помню, – сказала я. – Помню, как вы несли меня в лес, чтобы укрыть там от налетов, и всех остальных ребят тоже вынесли в лес, только не помню, кто нес наши кровати.

– Истопник Сережа, на протезе, безногий, потом санитарка Настя и молодые врачи Вадим и Миша.

– Никого я не помню, – сказала я. – Только одну женщину хорошо запомнила, она была толстая и вокруг головы коса, и она в лесу давала нам молоко. Мы пили тогда прямо из бутылок.

– Это была диетсестра Капа.

– Как то она рассердилась на меня, сказала: «Вот лышенько мне досталось!..»

Он улыбнулся:

– Вас было много, она одна, иной раз терпения не хватало.

– А почему же у вас всегда хватало терпения на всех нас?

– Разве? Да нет, должно быть, тоже случалось, срывался…

– Нет, – сказала я. – Чего не было, того не было, вы ни разу ни на кого не повысили голоса. Ни одного раза!

Он смотрел на меня, сдвинув брови.

– Как, вспомнили? – спросила я.

Он снова прикусил нижнюю губу, глаза его потемнели.

– Скажи, у тебя была сестренка? Да?

– Была, – ответила я. – Нина, помните? Она приезжала с мамой ко мне из Ленинграда.

– Однажды она привезла тебе «Мойдодыр» Чуковского.

– Верно. И я обычно прятала «Мойдодыр» под подушкой.

– И тогда, когда тебя принесли в лес, ты взяла с собой «Мойдодыр».

– Так вы же все помните! – воскликнула я. – Вы же ничего не позабыли!

– Какой был страшный налет тогда! – сказал он. – Над нашим домом висел флаг с красным крестом, и на крыше мы, врачи, вывели камнями: «Детский костнотуберкулезный санаторий», а фашистские летчики сбросили на эту самую крышу столько зажигалок!

– И вы их тушили? – спросила я.

– Нет, я был в лесу, их тушили другие врачи…

– А где тетя Капа? – спросила я.

– Живет под Челябинском; и Сережа жив, он в Москве, а Настя умерла. Миша позднее пошел на фронт, погиб в боях за Ростов, а Вадим жив. Хочешь его видеть?

– Хочу, хотя смутно помню его.

– Увидишь – вспомнишь, вот так, как я тебя вспомнил.

– Ну, не сразу…

– Что же ты хочешь? Как ни говори, годы.

– Зато я вас сразу узнала, несмотря ни на какие годы.

– Ты моложе, у тебя глаза острее.

– У вас на все готовый ответ, – засмеялась я.

– Мы встречаемся каждый год здесь, в Сокольниках, возле пруда, в День Победы, – сказал он.