Людмила Уварова. Облачно, с прояснениями
Встреча
Было холодно, дул острый, по весеннему колючий ветер, и лужи, которые остались от вчерашнего дождя, покрылись мелкой дрожащей рябью; в просветах неба, хмурого, предвещавшего новый дождь, может быть, еще более густой и щедрый, чем вчерашний, мелькало изредка что то голубое, робко светлеющее, но тут же его заглатывали сердитые тучи, ветер становился словно бы еще злее, а небо еще сумрачней. Я шла по дорожке, ведущей от входа в парк Сокольники к пруду. Безлюдные аллеи казались нахохлившимися, тоскующими, как бы напрочь утратившими веру в весну, в солнце, в теплые дни, за которыми неминуемо следуют тихие вечера с прохладным, погребным запахом нагретой за день и медленно остывающей зелени, с постепенно гаснущим закатом, с веселым роем пляшущей мошкары – предвестником доброй погоды на завтра… Изредка мне попадались прохожие, они поспешно шагали, торопясь опередить грозивший вот вот разразиться дождь. Я шла все дальше, в глубь парка, вбирая в себя приметы жизни, которой необратимо суждено обернуться когда нибудь далеким прошлым. Навстречу шел высокий, немного сутуловатый старик в длинном черном пальто, на голове черная же шляпа, похожая на летучую мышь. Через плечо у него висел транзистор, на длинном ремне, чуть склонив голову набок, он слушал негромкую музыку, которая неслась из транзистора. Обгоняя меня, он нажал кнопку, музыка стала громче, а он сел на ближайшую скамейку. Весь вид его являл собой настолько странное, необычное зрелище – пальто, сшитое по моде, ставшей уже старинной, с подкладными плечами и хлястиком на спине, черная шляпа, низко надвинутая на уши, транзистор через плечо, – что я не выдержала и тоже села с ним рядом на ту же скамейку. Он и головы не повернул в мою сторону, захваченный музыкой. Это был «Славянский танец» Дворжака. Печальные, но в то же время исполненные скромного, затаенного торжества звуки раздавались в пустынной аллее и казались продолжением притихших деревьев с ветками, полными набухших, готовых к цветению почек, самого этого низко нависшего неба, быстрых, стремительных туч, бегущих друг за другом. Из за угла показались дети, должно быть, первоклассники или второклассники. Их было не более десяти, они шли гуськом, оставляя четкие маленькие следы на песке дорожки. Они прошли мимо, рассеянно и равнодушно скользнув взглядом по моему лицу, по лицу моего соседа и смеясь чему то своему, для них интересному и важному. Один из ребят, круглоголовый, румяный, среди тугих щек зажат плоский носишко, обернулся, глянул на меня, потом еще раз обернулся и снова глянул, словно размышляя, кто же я. Но, не признав, не ответив на свой вопрос, мгновенно позабыл обо мне и побежал за товарищами, размахивая по ходу руками. На миг я отразилась в цепких, блестящих глазах мальчика, впитывающих в себя все, что было вокруг, и тут же бесследно исчезла из орбиты его ви́дения, из самой его жизни… Уже никогда он не вспомнит меня, случайно встреченную им в Сокольниках в ненастный день, скорее припомнит облако в вышине, легко меняющее форму, то похожее на верблюда, то на чашку с отломанной ручкой, то на голову старушки, или запомнится воробей, пролетавший в этот миг над скамейкой, на которой сидела я, его серые нежные перья, простенькая головка, круглый, настороженно поблескивающий глаз. А я навсегда скроюсь для него, но, может быть, когда нибудь, когда след мой давно уже пройдет, истлеет на земле, он внезапно, неизвестно почему, вспомнит меня, некогда встретившуюся ему в Сокольниках, на миг озадачив чем то его юную, прелестную жизнь, и будет думать, вспоминать, чем же я впечатлила его, почему он вспомнил меня и никак не может отстраниться, забыть, начисто стереть в своей памяти… Может случиться и так, что он, уже взрослый, многое постигший, многое знающий, ненадолго пожалеет, почему не вгляделся в меня тогда, не подошел ближе, не сумел распознать в этом таком уже далеком прошлом облик своего будущего. |
