Людмила Уварова. Где живет голубой лебедь?
НОВОСЕЛЬЕ
Старуху Пастухову, уборщицу Музея изобразительных искусств, не любили ни на работе, ни дома – соседи по квартире. Впрочем, она об этом знала, но нисколько не сокрушалась. – Характер у меня такой, никогда ничего не скрою, всю правду в глаза выложу, ни на что не погляжу, – говорила она о себе и потому старалась так и действовать, не таить в себе ни единой мысли, а высказать каждому прямо в лицо все то, что она о нем думает. Было ей уже далеко за шестьдесят, и хотя председатель месткома несколько раз заводил разговор о том, что почему бы не пойти ей на заслуженный отдых, ведь достаточно уже потрудилась на своем веку, – она разом обрывала председателя на полуслове. – Пойду в свое время… И на этом разговор кончался. Иные спрашивали ее: – Не скучно ли жить одной? Она отвечала одинаково: – Я скучать не приучена. И это была правда, потому что дел у нее было по горло, ни одного дня не провела, сложа руки. То, придя с работы, займется уборкой – моет полы и дверь, обметает шваброй потолок, то задумает стирку или начинает выбивать во дворе старый изношенный коврик. Но главным ее занятием после работы – было подыскивать обмен своей жилплощади. Для этой цели она регулярно покупала справочник по обмену, много раз перечитывала предложения, казавшиеся ей заманчивыми, выписывала на особую бумажку наиболее подходящие, а по выходным дням начинала смотреть объекты. Глаз у нее был острый, приметливый, не по возрасту, она сразу замечала все то, на что другой человек и внимания не обратил бы, – скрипучие половицы, неисправную форточку, слабый дверной замок, облезлую раковину на кухне. Не ленясь, она заходила в соседние квартиры, чтобы исподволь раздобыть сведения о жильцах, – каковы в быту, не скандальные ли, есть ли пьющие или, чего доброго, может, кто на руку нечист, потом шла в домоуправление и допытывалась, не собираются ли снести дом, а ежели собираются, то в каком приблизительно году. В свой черед люди тоже приходили к ней на осмотр, и в конечном счете с кем нибудь из них она сговаривалась меняться. Начинались новые хлопоты – выписки из лицевого счета, заполнение различных бланков для обменбюро, добывание справок о состоянии домового хозяйства и точно рассчитанном количестве квадратных метров. Дело доходило до получения ордеров, уже вплотную обсуждался вопрос, куда раньше должна прийти машина для перевозки вещей и кому из обменивающихся сторон надлежит произвести ремонт, – как вдруг Пастухова ни с того ни с сего отказывалась меняться. – Я передумала, – упрямо твердила она на все уговоры, – никуда не поеду. Не хочу – и все тут. Что вы со мной сделаете? И вот таким образом обдуманный с начала и до конца обмен безнадежно рассыпался. Хотя на работе ее не любили и за глаза честили старой ведьмой, но все отмечали ее исполнительность и точность. Ни разу за сорок четыре года работы в музее она не опоздала, ни разу не пропустила ни одного дня. И на общих собраниях директор музея постоянно ставил ее в пример, называя образцом аккуратности и трогательной, бескорыстной любви к музею. Пастухова не подавала вида, но млела от удовольствия, что, впрочем, не мешало ей при случае высказать любому человеку, хотя бы и самому директору, в глаза все то, что считала нужным, например, свое недовольство излишней снисходительностью, проявляемой к малярам и строителям, которые, по ее мнению, относились к ежегодному ремонту помещений музея очень даже легкомысленно. Говорила она все это с присущей ей горячностью, потому что и в самом деле ее любовь к музею отличалась подлинно трогательным бескорыстием. Когда Пастухова была моложе, ей предлагали порой более выгодную работу, например, лифтершей в высотный дом или курьером в издательство, но она не соглашалась. |
