– А ты чего вздыхаешь? – спросила Рена.
– Будешь смеяться, опять вспомнил про эту самую кукляшку.
– Смеяться не буду, нашел о чем вспоминать…
– Да, конечно.
Сева проворно развязал веревки, поставил елку в угол, там уже со вчерашнего дня стояло ведро с песком, предусмотрительно покрытое дерюгой, чтобы Рена не догадалась, зачем здесь ведро.
– Будем обряжать? – Сева обернулся к Рене.
– Будем, – ответила Рена.
«Я знаю, что ты хочешь меня порадовать, ты хочешь видеть меня счастливой. Я буду веселой, счастливой, ты не бойся, я всегда буду при тебе веселой и счастливой».
– Где у нас лампочки? – спросила она.
– Здесь, на месте.
Сева снял с гардероба коробку с елочными украшениями и игрушками. Иным игрушкам было уже немало лет, почти столько же, сколько Рене. Например, Деду Морозу, одетому в малиновый суконный камзольчик, с белой заячьей шапкой на голове.
Сева поставил коробку Рене на колени, и Рена начала вынимать игрушки – стеклянные звезды, разноцветные шары, зайцев с длинными острыми ушами, золотой и серебряный «дождь», гирлянды разноцветных лампочек и наконец Деда Мороза в малиновом камзольчике.
Сева брал у Рены игрушки, вешал их на елочные ветви.
Пришлось немного повозиться с лампочками, почему то не хотели гореть, потом сразу засияли зеленым, лиловым, розовым светом, словно бы перемигиваясь с густой зеленью ветвей.
– Здорово? – спросил Сева.
«Ты доволен больше, чем я, ты словно маленький, весь светишься от радости, и я тоже буду радоваться вместе с тобой».
– У меня самая лучшая елка на целом свете, – сказала Рена.
– Ну, – сказал Сева, предпочитавший во всем прежде всего правду и справедливость, – на целом свете, надо думать, найдутся еще лучшие елки.
– Нет, – упрямо настаивала Рена, – моя – самая лучшая!
«Какая же она еще маленькая! – с нежностью подумал Сева. – Совсем еще девчонка».
– Погоди, – сказал он. – Чуть не забыл…
Вынул из серванта пакет с мандаринами.
– Давай привязывай леску к мандаринам, а я буду вешать.
– Елка и мандарины – запах Нового года, – сказала Рена.
– И детства, – добавил Сева. – Может быть, ты не помнишь, а я помню, папа привозил елку из Волоколамска: специально ездил туда, в лес, и там выбирал самую что ни на есть раскрасавицу елку, и потом мы с ним начинали наряжать ее, а ты сидела рядом, на диване, и орала что есть сил; ты была ужасно крикливая, папа называл тебя «патефон». Помнишь?
– Конечно, помню. Я папу до сих пор очень хорошо помню.
– А я тем более.
– Сколько лет прошло? – спросила Рена. – Уже одиннадцать, правда?
– Да, двенадцатый год. Время то бежит себе да бежит…
– Словно Цыган, когда его спускают с поводка.
– Сказала тоже! – усмехнулся Сева.
Услышав свое имя, Цыган подпрыгнул, лизнул Рену в нос.
– Цыган, цыц! – строго сказал Сева. – А ну, слышишь меня?
Цыган смирненько улегся возле его ног.
– А смешно, не правда ли? – Сева погладил Цыгана по теплой ушастой голове. – Цыган – цыц! Что, мальчик, дошло до тебя? А?
«Ты был бы замечательным отцом и мужем, таким же, каким был наш папа».
Рена смотрела на Севу, на его большую, сильную руку, упавшую на голову Цыгана.
«Ах, каким бы ты был замечательным отцом! И тебя, наверное, слушались бы твои дети, и слушались и любили бы…»
– Ну вот, – сказал Сева, когда уже все было готово, елка наряжена, лампочки то вспыхивают, то гаснут. |