Я ждал, что он скажет ещё, но он молчал.

– Послушайте, мистер Моргенталер, – сказал я, – на ваши вопросы я ответил. Давайте делиться информацией.

Он вздохнул, едва справляясь с нетерпением.

– Ладно, – сказал он, примиряясь с ролью свидетеля‑эксперта, – в процессе снятия показаний по трибурбазину я говорил с рядом нынешних и бывших сотрудников «Айбен‑Химкорп». Когда они описывали процедуры клинических испытаний, для них было естественно объяснять на примерах, проводя параллели с другими лекарствами.

Он снова наклонился вперёд, явно испытывая дискомфорт от необходимости говорить.

– Некоторые люди в этом контексте обращались к серии испытаний другого антидепрессанта, прошедших в семидесятые годы – испытаний катастрофически неудачных. Отвечал за руководство испытаниями доктор Рауль Фюрстен. Он работал в исследовательском отделе компании с конца пятидесятых и проводил испытания ЛСД. Новое лекарство должно было усиливать способность к познанию – в какой‑то мере – и в то время Фюрстен постоянно говорил о том, какие надежды на него возлагаются. Говорил о политике сознания, лучшей и ярчайшей, об уверенном взгляде в будущем, в таком ключе. Напомню, дело было в ранние семидесятые, а на деле – ещё в шестидесятые.

Моргенталер снова вдохнул и выдохнул, словно надеялся сдуться. Потом поёрзал на скамейке, устраиваясь поудобнее.

– Ну вот, – начал он, – на это лекарство были очень сильные негативные реакции. Люди внезапно становились агрессивными, теряли самоконтроль, у них начинались временные потери памяти. Один человек по секрету сообщил, что были смертельные случаи, но их скрыли. Испытания прекратили, от лекарства – МДТ‑48 – отказались. Фюрстен уволился и за год допился до смерти. Никто из тех, с кем я говорил, не мог ничего доказать или подтвердить. Всё оставалось на уровне слухов – поэтому в моём деле эта информация совершенно бесполезна.

– Тем не менее, я говорил со многими людьми из странного, чудесного мира нейропсихофармакологии – попытайся выпить пару стаканов и выговорить это слово – людьми, чьи имена я не могу называть, и оказалось, что в середине восьмидесятых пошли слухи, что разработку МДТ продолжили. Конечно, не больше, чем слухи, – он повернулся и посмотрел на меня, – но теперь вы говорите, что это охуительное вещество фактически выплеснулось на улицы?

Я кивнул, вспомнив о Верноне, Деке Таубере и Геннадии. Не желая разглашать свои источники, я не говорил Моргенталеру ничего про Тодда Эллиса, и про неофициальные испытания, которые он вёл для «Юнайтед‑Лабтек».

Я потряс головой.

– Вы говорите про середину восьмидесятых? – Да.

– И эти испытания были… неофициальными?

– Однозначно.

– Кто отвечает за эти исследования в «Айбен‑Химкорп»?

– Джером Хейл, – сказал он, – но я уверен, что он тут ни при чём. Он слишком почтенный учёный.

– Хейл? – сказал я. – Есть связь?

– Ага, – сказал он и засмеялся, – они братья. Я закрыл глаза.

– Он работал с Раулем Фюрстеном в молодости, – продолжал рассказывать Моргенталер. – А потом занял его место. Но под ним должен работать кто‑то ещё, потому что Хейл сейчас скорее администратор. Впрочем, это неважно, это всё равно «Айбен‑Химкорп» – фармацевтическая компания, скрывающая определённую информацию ради прибыли. Мы работаем над делом в таком ключе. Они подтасовывали информацию об испытаниях трибурбазина, и если я смогу доказать, что они так же поступали с МДТ и такова схема их работы… успех нам обеспечен.

Моргенталер обрадовался возможности выиграть дело, но я не верил, что возможно переиграть тот факт, что Джером Хейл и Калеб Хейл – братья.