|
— Грин, ты чего, она же смоется! Они же через стены ходят! — Ходят. Но не с серебром в колене. — Слушай, Грин, — сказал Иван умоляюще, — надень на нее «браслеты» хотя бы? Взгляд Грина сделался абсолютно непреклонным, не потеплев даже от улыбки. — Мы ей руки до костей сожгли, — сказал он. — Она до сих пор не восстановилась — смотри. Грин нагнулся, взял девку за руку спокойно и легко, как серпентолог берет ядовитую змею, поднял к глазам Ивана обгорелое запястье. Вампирша не восстановилась, но начала восстанавливаться — кости уже не торчали так заметно — и по-прежнему не сопротивлялась. Ивана поразила Гринова отвага, граничащая с бравадой — ну зачем он показывает, что ему все нипочем? А если тварь нападет? — Она пальцами двигает, — сказал Иван. — Ты зря думаешь, что она такой уж беспомощная. — Без «браслетов» будет нормально, — Грин отпустил руку девки — и вдруг запустил пальцы в ее волосы. И лицо у Грина сделалось какое-то… неотмирное… — Ты же будешь тихонько сидеть, гадюка? — спросил он то ли угрожающе, то ли нежно, запрокинув ее голову назад. — Будешь ведь? — Буду, — прошептала вампирша чуть слышно. — Разумеется, буду. Знаешь — буду делать все, что скажешь. Линия, экселенц, ты — моя линия… мне ли противиться судьбе? В глазах Грина вспыхнули холодные огоньки. Он медленным ленивым движением отпустил волосы девки и влепил ей затрещину — вовсе не шутя, но с какой-то неприличной расстановкой. — Пойдем, — приказал Ивану, смотрящему на происходящее во все глаза. — Пойдем, я сказал! Ивану ничего не оставалось, как выйти за ним. Он тщательно закрыл за собой дверь, еще успев заметить лицо вампирши — задумчивое и, как будто, пьяное. Выйдя на кухню, Грин первым делом распахнул форточку и высунулся туда чуть ли не по пояс. Иван растерянно наблюдал, как он часто и глубоко дышит. Холодная ночь постепенно катилась к утру; небо стало темнее, и ни одно окно не горело в доме напротив — наступил самый глухой и сонный час. Грин отдышался и обернулся. — Слушай, Грин, — сказал Иван, — что с тобой происходит, а? Знаешь, меня что-то совершенно не радует, что мы поймали живьем эту погань… потому что она на тебя плохо действует. — Надо будет там окно занавесить, — сказал Грин, будто не слышал. — День, конечно, будет пасмурный, но солнце и за облаками солнце… — Ты хочешь ее тут на целый день оставить? — Иван был шокирован до глубины души. — На целый день? Грин вытащил из пачки сигарету и закурил. Несколько минут следил за перетекающими струйками дыма. Наконец сказал: — Я хочу оставить ее насовсем. Иван сел. — Как? — Просто, — сказал Грин, как всегда говорил Грин. Спокойно, уверенно и жестко. — Она моя. Моя добыча. Мне принадлежит. Я ее хочу… в смысле, себе оставить хочу. Она мне дает… сама… что у других забираю, когда отстреливаю. Это тяжело объяснить. Просто — прими как данность. Иван почувствовал, как изнутри снова поднимается паника. — Грин, — зачастил он, — ну что ты говоришь? Тебе ж и на живых-то потаскух было наплевать… что тебе дохлая? Слушай, давай шлепнем эту мразь и к бате сходим посоветоваться… с тобой что-то не то происходит. Ты помнишь, как меня учил?.. Грин усмехнулся, потушил сигарету, положил Ивану руку на плечо — снова пришла минутка, когда он стал самим собой. — Знаешь, Ванюха, — сказал он грустно, — похоже, я втянул тебя… не туда. |
