– Да уж вряд ли хорошо, – флегматично ответил Федор. – Живым не донесем, видно.

Искра зашевелилась, села.

– Надо идти, – сказал Федор. И они с напарником вновь взялись за носилки. Крот взял девушку за руку – она покорно поднялась и побрела за ним, с трудом переставляя ноги.

В голове у него крутилась какая-то ерунда, песенка, которую Искра недавно напевала, – что-то про Морозова, который ни в чем не виноват. Вспоминая потом эту ночь, Крот с трудом верил, что они совершили невозможное, – в темноте по раскисшей грязи дотащили на себе до метро тяжелораненого и невменяемую девушку через весь парк. Дождь, едва не погубивший их, одновременно пошел на пользу – он смыл всю отравленную пыльцу, витавшую в воздухе, и они сами не заметили, как миновали «нехорошее место».

У входа в метро Крот остановил Федора.

– Надо решить, что скажем коменданту. Следопыт – без сознания и вряд ли скоро очухается. Я предлагаю обо всем молчать. Просто скажем, что попали в переделку.

– Еще в какую. У Следопыта огнестрел. Они там, на станции, тоже не дураки.

– Вообще-то я думаю, что в наши дела они лезть не будут. Скажем, что его зацепило случайно, что отбивались от мутантов. Главное – говорить одно и то же, не путаться в показаниях.

– А Греков?

– А что Греков? Разве кто-нибудь видел, что он нас встретил?

Крот и Федор уставились на спутника Следопыта. Тот вздрогнул:

– Мужики, вы чего, в натуре? Я никому не скажу, клянусь. Мне ваши разборки по барабану. У меня сыну два года, мне жить надо.

– Не убивай его! – крикнула Искра.

– Ну тише, тише, никто не собирается его убивать, – буркнул Крот. И, обернувшись к мужику, сказал: – Смотри, если до нашего ухода со станции хоть кому проболтаешься, тогда точно убью. Когда уйдем, делай, что хочешь.

– Да не проболтаюсь. Греков – тоже тот еще гад. Был.

Их появление на станции вызвало переполох. Следопыта отнесли в лазарет, но он по-прежнему был без сознания, и врач в ответ на вопросы лишь угрюмо отмалчивался. У Крота создалось впечатление, что тот не знал, что делать с раненым. Видимо, предоставят собственной судьбе – выживет, так выживет, а помрет – значит, судьба такая. Искра тоже была почти в бессознательном состоянии – Кроту пришлось помочь ей избавиться от химзы и пройти дезинфекцию. Она то безвольно висела у него на руках, то ненадолго приходила в себя, отталкивала его, плакала. Сталкер оттащил ее в общую палатку, где теперь поубавилось жильцов и стало просторнее, и она практически тут же уснула, но даже во сне продолжала то и дело всхлипывать.

Поручить ее заботам жены коменданта он побоялся – вдруг девушка расскажет, выболтает в бреду, что произошло на самом деле? В лазарет отправлять не хотелось тоже – кто знает, чем и как у них тут лечат? Если судьба Следопыта Крота не слишком волновала, то девушку он не хотел доверять чужим рукам. Пришлось самому не спускать с нее глаз. Искра несла какую-то чушь, звала мать. А потом вдруг стала, как заведенная, монотонно повторять:

– Корбут. Яков Берзин. Сашка Косой.

При этом рука ее сжималась на рукоятке воображаемого ножа.

Первые два имени были Кроту смутно знакомы – кажется, эти люди имели какое-то отношение к охране Берилага, куда, по слухам, на Красной Линии ссылали недовольных. Кто такой был Сашка Косой, Крот не знал, но, судя по интонациям Искры, вряд ли он заслуживал доброго слова и завидовать этому человеку не стоило. У Искры явно был на него немалый зуб. Крот удивился одному – что в ее памятный список не попал генсек Красной Линии, сам товарищ Москвин. Уж если кто и был, по мнению сталкера, повинен в печальной судьбе ее матери, то в первую очередь Москвин.