За его рабочим столом, на его желтом вертящемся кресле сидела незнакомая сухопарая барышня и внимательно читала очень знакомую рукопись в багровой сафьяновой папке. На вид барышне было от сорока до шестидесяти лет, Родионов не смог определить более точно, но сам тип этот был ему слишком хорошо известен. Она явно была из той породы окололитературных дам, какие встречаются практически в любой редакции. Они знают всех здравствующих писателей по именам и отчествам, знают их жен и любовниц, они в курсе самых последних достижений и в литературе и в смежных искусствах и умеют говорить обо всем этом складно и толково, спорить и убеждать. Они обо всем имеют представление, свободно владеют специальной терминологией и единственное, чего они не имеют и не могут иметь — это своего собственного суждения о предмете…

Родионов осмотрелся.

Больше никого в просторном кабинете не было, но в пепельнице на столе Кумбаровича тлела и дымилась оставленная сигарета.

— Здравствуйте! — сдержанно сказал Пашка, испытывая странное чувство, как будто он взялся сыграть не свою роль. Логика этой роли диктовала и манеру общения — он теперь был как бы автором, скромным просителем, и сам собою тон его сделался чуточку заискивающим, неуверенным.

— Я вот тут повестушку набросал, — стал он оправдываться, — она пока еще не со мною, но с вашего позволения, я бы…

— Это хорошо! — подбодрила его дама, щелкнула зажигалкой и выпустила клуб дыма. — Это великолепно! — Она отвалилась на спинку кресла (точно так же, как и я когда-то, отметил Родионов и ему стало неприятно и совестно за себя, ибо в откидывании этом было что-то высокомерное и хамоватое).

— Продолжайте, я вас слушаю, — попыхивая сигареткой, снова произнесла дама. — Что за повесть, кто герои, политических вещей не берем, концовка желательно бодрая, духоподъемная!

Глаза ее за сильными очками были выпуклы как у людей, больных базедовой болезнью и оттого на лице ее сохранялось постоянное выражение изумления. Свободной рукою она терзала тонкий серый хвостик волос на затылке, наматывая его на указательный палец и вновь разматывая.

— Герои — наши современники…

— Правда жизни нам не нужна. Надоело, — перебила его дама. — Читатель каждый день видит эту правду за окном, открывает книгу, а там все та же чернуха…

— У меня нет никакой правды жизни, — признался Родионов. — Любовь, разлука…

— Нужна без разлуки! — приказала дама. — Пусть они в конце женятся, пройдя все положенные передряги. Хэппи энд. Нам не нужна трагическая любовь. Читатель видит за окном…

«Дался ей этот читатель за окном», — подумал Пашка и сказал:

— Счастливые обстоятельства очень часто губят настоящую любовь. Тот же брак, к примеру…

— Мысль не новая, — подумав, заключила дама. — Но нельзя ли одухотворить брак?

— Это будет уже другая повесть, — объяснил Родионов. — О добродетели и о терпении. О любви, конечно, тоже, но большей частью о терпении…

— Да, мужики мерзавцы, — сделала неожиданный вывод дама и снова стала нервно наматывать волосы на палец. — Тут я с вами согласна, именно терпение и именно со стороны женщины…

— Хотите, угадаю название вот этой рукописи? — благоразумно увел разговор в сторону Родионов.