Навстречу двое солдат за руки протащили стонущего человека с голой спиной, покрытой ужасными язвами. Явственно послышался запах горелого мяса. Я отвернулся, не в силах глядеть на отвратительное зрелище. Сразу бросило в жар. Пытка здесь явление обыденное, применяется и к правым, и к виноватым. Где гарантия, что не наговорю лишнего, за что можно распроститься жизнью? Я, конечно, парень крепкий, но у всех есть предел. Опытный палач развяжет язык даже немому.

    В животе разом потяжелело.

    Меня ввели в небольшую комнату, поставили лицом к окну. Свет сразу ударил в глаза. После темноты одиночки солнечные лучи палили, будто лазерные пушки. Конвойный солдаты замерли как истуканы, прижав мушкеты к ногам.

    Я увидел за столом Фалалеева вместе с худощавым мужчиной, который обмакнул гусиное перо в чернильницу и приготовился писать в толстой книге, похожей на амбарную. Понятно, первый - следователь, второй - писец. Сбоку загремел инструментом палач - дородный, в кожаном фартуке; другой - в ярко-красной поддёвке, с причёской горшком, ему ассистировал.

    - Ступайте, - приказал Фалалеев солдатам.

    Те развернулись и покинули помещение. Почему-то без них стало ещё страшнее.

    - Приступим к роспросу, - сказал Фалалеев. - Помни, что ложное слово твоё будет противу тебя же обращено. Клянись, что не прозвучит здесь от тебя ни единой кривды.

    - Клянусь.

    - Знай, что целью нашей является возбудить в преступнике раскаяние и истинное признание, за что ждать тебя награда может милостию императрицы нашей Анны Иоанновны.

    Ага, щаз, ищите дурака в другом месте. Надо быть полным идиотом, чтобы взвалить всю вину на себя на первом же допросе. Нет, я ещё побрыкаюсь.

    Фалалеев продолжил:

    - Ежели будешь строптивым и непокорным - учти: за утаение малейшей вины - жестокое и примерное наказание, как за величайшее злодеяние. Укрывательство с твоей стороны будет тщетным, ибо правда нам всея известна, - он потряс листами бумаги.

    Я понял, что это отчёты Борецкого и его начальника. Буду рассчитывать, что ничего лишнего они не написали.

    - Признаёшься ты?

    - Мне не в чем сознаваться. Моя совесть чиста, - спокойно произнёс я.

    Фалалеев скрестил руки на груди и задумался. У меня сложилось впечатление, что к допросу он не готовился, да и рассеянный взгляд наводил на мысль о том, что чиновник не так давно успел приложиться к бутылке.

    - Что писать? - подал голос писец, которому надоело ждать, когда 'шеф' очнётся.

    - Пиши, что увещевание не понял, - вяло откликнулся чиновник.

    Писец бегло застрочил.

    - Говори, кто таков, каких чинов, откуда будешь и веры какой? - опомнился Фалалеев.

    Понятно, началась рутина. В принципе, ничего страшного на данном этапе нет, главное, не сболтнуть лишнего.

    - Барон курляндский, Дитер фон Гофен, вера моя... - я стал вспоминать, кем могли быть прибалтийские немцы. Понятно, что христиане, но какие именно? Так, католики отпадают, православные тем более... Рискну.

    - ...лютеранская, - добавил я, надеясь, что заминка с ответом получилась незначительной.