Чиновник удовлетворённо кивнул, писец старательно заскрипел пером.

    - Каково состояние твоё?

    Вряд ли меня спрашивают о самочувствии. Видимо, интересуются материальным положением. Так, что там Карл говорил:

    - Имение моей матушки неподалёку от Митавы.

    Если спросят, сколько душ - завалюсь. Я ведь понятия не имею, сколько фон Гофены народа под ярмом держат. Хотя Фалалеев тем более не в курсе.

    - Возраст твой?

    Хм, будем надеяться, что мы с Дитрихом погодки.

    - Двадцать пять лет.

    - Скажи нам, Дитер фон Гофен, что привело тебя в державу Российскую?

    Вариант с иномирянами, разумеется, отпадает.

    - Желание послужить России и матушке императрице, Анне Иоанновне, - завернул я, памятую слова Карла.

    Фалалеев поморщился. Как следователи, он без сомнения был циничен и смотрел на показания подозреваемых с большим скепсисом.

    - А кто выступил твоим другом и сопровожатым?

    - Мой кузен Карл фон Браун, родом из Курляндии.

    Правда, только правда и ничего, кроме правды. Первый раунд я продержался. Было бы глупым засыпаться на начальной стадии.

    - Проверим, не говоришь ли ты неправду и не был ли в руках заплечных дел мастера, - задумчиво произнёс Фалалеев. - Сымай рубаху.

    Я разделся до пояса. Палач смочил руку и провёл по голой спине.

    - В палаческих руках не был. Нет ничего, - констатировал он.

    - Не единого рубца? - расстроено спросил Фалалеев.

    - Вообще следов кнута нет. Спина чистая.

    Я обрадовался, что Дитрих был законопослушным гражданином, иначе неизвестно как бы повернулся допрос.

    - Государево дело за ним такое, - чиновник продиктовал список обвинений, затем вернулся ко мне:

    - Скажи, зачем учинил злодейство на дороге, убив капрала Преображенского полка Звонарского, лакеев его Жукова и Зорина, а иже с ними поручика полка Измайловского Месснера?

    - Признаю себя виновным в смерти Звонарского и одного из лакеев, не знаю фамилии. Хочу заметить, что я вынужден был взять на душу грех, ибо застал этих людей за разбоем, учинённым над поручиком. В смерти Месснера моей вины нет. Его предательски застрелил кто-то, оставшийся неизвестным.

    - Как смеешь ты, душегубец, клеветать на мужей достойных? - взвился Фалалеев.

    - В моих словах неправды нет. Я говорю только то, что видел собственными глазами. Спросите Карла фон Брауна. Он подтвердит.

    - У тебя ещё будет возможность стать с ним с очей на очи, - заявил чиновник, намекая на очную ставку.

    - Прекрасно. Тогда обратите внимание на рану поручика - его застрелили со стороны спины, в то время, как я держал его на руках. Более того, при мне и оружия-то огнестрельного не было. Уверен, в показаниях свидетелей это отражено.

    Фалалеев сверился с записями и наморщил нос. Судя по его недовольной роже, я был прав, с этим не поспоришь. Но деньги Огольцова отрабатывать надо.

    - Запиши в протокол, что подозреваемый во всём запирался как замёрзлый злодей. Приступаем к розыску.

    Палач лязгнул огромными клещами. До меня дошло, что под 'розыском' понимается не что иное, как пытка. Сердце бешено заколотилось, по хребту прокатились капли холодного пота. Вот он - момент истины.

    Писец удивлено посмотрел на чиновника и растерянно пробормотал:

    - К розыску, Пётр Васильевич? Так на то ведь дозволение Андрея Ивановича быть должно.